Форум » Архивы » "Кто раньше встал, тому и шишки" 6 июня 1744 года, раннее утро » Ответить

"Кто раньше встал, тому и шишки" 6 июня 1744 года, раннее утро

Рэм Бовальди: Полупустые улицы Неаполя поутру... Чуть позже: дом сержанта Бовальди

Ответов - 15

Рэм Бовальди: Сержант Бовальди упругим шагом шел по улицам просыпающегося Неаполя. Поразительно, как несколько часов сна меняют взгляд человека на окружающий мир. То, что вчера представлялось запутанным клубком неминуемых бед, в ясном утреннем свете выглядело не более чем трудностями, которые предстояло преодолеть. И правда, думал Рэм, впервой что ли им с капитаном доводится по жердочке над пропастью пройти? Господь не выдаст, дьявол не съест. Ухватив за кончик ниточки, что попала нынче ночью в руки, они с божеской помощью размотают весь клубок. За раскрытие заговора супротив государства небось и вознаграждение полагается, а может, и медаль. Хотя Рэм предпочел бы деньгами. Сопровождаемый такими приятными мыслями, сержант даже начал насвистывать сицилийскую песенку, с рассеянным добродушием скользя взглядом по сторонам. Воистину сейчас и дитя невозбранно могло бы играть с ним. Грозный разбойник исчез, остался примерный семьянин, спешащий к домашнему очагу к утренней трапезе.

Леонардо Тарантоло: Кривые переулочки, горбатые улицы-лестницы, тесные, как зубы, перенаселенные халупы - небо над карнизами перечеркнуто веревками с бельем... Карусель утреннего Неаполя закружила Леонардо Тарантоло - город уже просыпался, хлопали ставни лавок, бранились, сплетничали и пели на балконах черноглазые женщины, тянуло от пекарен свежим хлебом. Барон сумел улизнуть от основного разъезда гостей - стыдно было показать, что он идет пешком. Остаток вечера в памяти Тарантоло смешался совершенно - проснулся он почему-то в оранжерее, на лавочке. Растрепанный с поплывшими белилами и тушью, как полковая девка после рабочего дня, в цветастых мятых тряпках. С красными глазами, остекленевший от похмелья. Теперь, опираясь на дешевую трость, юноша старался вовсе не поворачивать чугунную больную голову, а вопли водоносов, ослов и игроков в шары сверлили ему виски, как в аду. Вернусь "домой" - повешусь. - с нетерпением думал он - и мигрень пройдет и есть расхочется. Ничего, ничего... Я еще вам всем с того света являться начну. Кому "всем" Леонардо придумать не успел - на узкой улочке-мышеловке близ блошиного рынка дорогу ему преградила двухколесная повозка, забитая капустными головами и дынями, погонщик орал на упрямого мула. Арба закупорила проход, как пробка. - Вот дьявол! - выругался Тарантоло. - Эй ты, петух индейский... Не торопись, шею сломаешь. Тарантоло затравленно обернулся - путь назад отрезали четверо, очень одинаковых с лица, коренастых мужчин в суконных темных башлыках. Только у одного на голове, как муха на арбузе, сидела драная треуголка с отпоротым околышем. Главарь похлопывал по ладони палкой - слишком тяжелой на вид, видно залитой свинцом. Другие повторяли его жест. За голенищами сапог виднелись рукояти ножей. Леонардо, ощущая нехороший холод в пояснице, глупо ляпнул - Кто вы такие...? - Ангелы-хранители - отозвался главарь и длинно харкнул коричневой пеной жевательного табака в лицо щуплого Леонардо. Тот, обтекая, заплелся каблуками и въехал задом в борт арбы. Громилы надвинулись полукругом. - Будешь еще на честных женщин клеветать, чудила. - первый удар кулаком в скулу сшиб Леонардо с ног, он взвизгнул, как заяц, закрыв голову руками, кружевной шарф окрасился кровью из прокушенной губы. О шпаге Тарантоло даже не вспомнил - во первых потому что из всей фехтовальной науки умел только красиво отдавать салют, а во вторых потому что шпага была взята на прокат, для званого вечера. - Вот дерьмо, скулит, как баба. - главарь сорвал с барона идиотский розовый парик, вздернул его за смятые полуседые кудри - Хватит растабаривать, кончай, ребята, "чудотворца"... И четыре дубинки поднялись и опустились - с мокрым хрустким звуком будто мясо отбивали. Леонардо захлебнулся воплем.

Рэм Бовальди: Свернув в очередной переулок, Рэм прекратил свистеть и остановился – в переулке четверо дюжих молодцов с энтузиазмом кого-то били, не обращая внимания на окружающих. Сержант недовольно нахмурился: достаточно того, что лаццарони устроили потасовку неподалеку от его дома – как добропорядочный неаполитанец он не мог этого одобрять. К тому же, дружная компания перегородила ему дорогу. – Эй! – властным армейским голосом рявкнул Рэм. – А ну-ка, разойдись! Громила в засаленной треуголке лениво повернулся на окрик и гнусаво протянул: – Шел бы ты туда, откуда пришел, мил человек. Не видишь, разговор у нас тут свой, – он пнул сжавшееся в комочек на мостовой тело. – Иди мимо и останешься цел. Рэм пожалел, что, желая размять ноги, оставил коня на конюшне у капитана. Однако сержант Бовальди не такой был человек, чтобы расставаться со своим оружием, и он с удовольствием ощутил тяжесть, оттягивающую его пояс. Сержант нехорошо ухмыльнулся: – Не пойдет, – кратко ответил он. – Я очень спешу, а вы мешаете мне пройти. Прочь с дороги! И тогда, может быть, вы останетесь целы, – передразнил он бандита. Теперь сержант удостоился внимания всех четверых брави. Бросив свою жертву, они стали угрожающе надвигаться на Рэма. Хозяин возка с капустой с проворством, неожиданным для его комплекции, спешно разворачивал повозку, стремясь покинуть место событий, смекнув, что здесь обойдутся без него. Тип в треуголке, бывший видимо за главного, сплюнув на мостовую, удивленно обратился к товарищам: – Ишь ты! К нему тут со всем уважением, а он доброго обращения не ценит. Мне кажется, парень нуждается в уроке хороших манер. Верно, ребята? Приятели поддержали его злобными смешками. Рэм взбеленился от их наглости. – Кто здесь смеет указывать сержанту королевской гвардии? – прорычал он, выхватывая из-за пояса пистолет. Отработанным движением он взвел курок и нацелил оружие в лоб предводителя. Бандиты в растерянности остановились. Первым опомнился владелец треуголки: – Пуля одна, – ощерился он, – а нас-то четверо, красавчик. – Верно, – согласился Рэм, – одному из вас я разнесу его глупую голову, а остальных с удовольствием подберет конный разъезд, который проедет здесь через пять минут. Обрисованные Рэмом перспективы заставили брави занервничать. Не решаясь напасть, они переглядывались между собой. Сержант с холодным любопытством наблюдал за ними, поочередно переводя дуло пистолета с одного на другого. Он понял, что переломил ход ситуации в свою пользу, однако бдительности не терял, хотя громилы не внушали ему особых опасений. Больше всего они походили на недавних крестьян, которых нужда и порок пригнали в город. Люди поопытнее не вершили бы свои дела на виду у всех, да и оружие для расправы выбрали бы сподручнее. Нож под ребро – и вся недолга. Рэм неодобрительно щелкнул языком – в любом деле он прежде всего ценил профессионализм. Тем временем, не выявив в своих рядах добровольца, готового получить пулю, бандиты с глухим ворчанием начали отступать, презрев гневные вопли своего предводителя, называющих их подлыми трусами. Впрочем, и он, не пожелав остаться один на один с пистолетом Рэма, также отступил вслед за товарищами, посчитав, что дело и так сделано, а за риск ему не доплачивали. Настороженно проводив брави взглядом и убедившись, что поле боя осталось за ним, сержант подошел к бедолаге, все еще неподвижно лежащему ничком на мостовой. Рэм тронул его за плечо и с некоторым сомнением спросил: – Эй, приятель, ты жив или как?


Леонардо Тарантоло: Неаполь любопытен и ленив. Зеваки собрались и схлынули. Мул перепрял ушами, налег на постромки и послушно потянул арбу к рынку, на брусчатке остались вялые капустные листья и расколотая в слизь дыня. Леонардо приподнялся на кулаке. Неловко сплюнул. Огладил тощую щеку левой ладонью, не заметил что пальцы оставили на лице четыре маслянистые красные полосы. Юшка текла из ноздрей. Кислая, железистая. Кружево на шее тяжело промокло и загадилось кровью. Мир перекосился, изуродовался, выкрики базарных зазывал, смех, говор толпы, цокот деревянных подошв, звучали медно, будто сквозь талую воду. Розовый парик валялся в грязи, как отрубленная голова. Живые блекло-голубые глаза остановились на смуглом лице случайного встречного. Тарантоло испуганно выставил вперед окровавленную ладонь, хрипло каркнул: - Не тронь меня!... Но понял, что незнакомец дружелюбен и обмяк, привалился к стене спиной. Глаза бессмысленно затуманились, разбитые руки шарили по замаранной праздничной ткани, тяжко дыша Леонардо боролся с тошнотой. Избитый криво ухмыльнулся, будто рот ему разрезали бритвой. Вытолкнул, как плевок, фразу: - К-какая мерзость. Костюм загублен... Старьевщик даст сущие гроши... На нижней губе запеклась кровяная сосулька с хрусткими костными крошками расколотого зуба. Смуглый коренастый тип с военной выправкой, казался Леонардо великаном, он пытался по губам прочесть его речи, угадал и улыбнулся здоровым краем рта. - Да. Живой. Да. Спасибо. Да. Я их не знаю. Видно наняли... Ссадина на макушке щедро сочилась, полуседые не по возрасту кудри слиплись в колтун. Тарантоло поискал поодаль - сквозь пальцы с чавканьем просочились уличные нечистоты. Вздор. Трость расщепилась надвое. Леонардо, мотая кудрявой кружком стриженой головой, с трудом подтянул ноги, припал скулой к колену. Рубаха выбилась из узких панталон. - Ну надо же... - невнятно и путано выговорил барон, тронул языком нецелый зуб - Столько усилий, дубинки, сапоги, ножи, просто потому что маленькая мертвячка распустила свой гнилой язычок. Хочешь насмешить Господа - расскажи ему о своих планах... Леонардо вздрогнул, закашлялся. - В Неаполе все случаи несчастные. Синьор, ради Мадонны, скажите кого мне благодарить за спасение? Я помолюсь за вас... Он с усилием поднялся, цепляясь за стену. - Меня зовут Леонардо дель Тарантоло... Я - переводчик... Точнее перевозчик. Ну примерно как Харон, только... наоборот. С того света на этот... Долго объяснять. Я ваш должник... Леонардо вгляделся в продубленное всеми ветрами лицо сицилийца, в ушибленной голове шарлатана шумело нешуточно. Физиономия Леонардо - сплошное месиво из грязи, косметики и сукровицы. Он приник затылком к холодным кирпичам стены и зачем-то мечтательно произнес... - Какое небо голубое...

Рэм Бовальди: – Рэм Бовальди, – кратко отрекомендовался сержант, критически оценивая состояние своего нового знакомца. Наблюдая за безуспешными попытками Тарантоло подняться, Рэм вздохнул. Его осенило нехорошее предчувствие, что забота об этом чуде природы обременит его на весь остаток дня. К тому же, удар по голове, видимо, помутил рассудок несчастного, судя по ахинее, которую он нес про лодочника. Если он лодочник, то Рэм – испанский гранд. Сержант хмыкнул и, осторожно отжав курок, убрал пистолет обратно за пояс. При ближайшем рассмотрении спасенная им личность являла собой диковинную и жалкую смесь из лоскутьев нищеты и роскоши, вдобавок теперь заляпанных грязью и кровью. Одет он был с явной претензией на дешевый шик, что не располагало в его пользу. Если бы не хлипкое сложение, Рэм причислил бы его к славным рыцарям плаща и кинжала, которыми так богата Италия, да и вся Европа тоже. Однако, просто так даже в Неаполе никого не бьют, да и невнятные слова оборванца косвенно это подтверждали. Мошенник, пришел к выводу Рэм, причем не из удачливых. Ну, что ж, всякой твари под небом нужно кормиться, а у человека потребностей поболе будет, чем у птахи небесной, поэтому всяк промышляет, чем может. Приставку «дель» перед фамилией Тарантоло Рэм счел вымышленной. Сержант с беспокойством огляделся. Замершая было улица вновь наполнялась снующим народом, с любопытством разглядывающим странную пару, а Рэм никогда не любил бывать в центре праздного внимания. Кроме того, изгнанные брави вполне могли вернуться, сообразив, что пресловутый конный разъезд был всего лишь плодом воображения сержанта Бовальди. Несомненно, неотесанное мужичье расценит военную хитрость как бессовестное надувательство, и Рэм не горел желанием выслушивать их претензии, которые наверняка выразились бы в самой грубой и бескомпромиссной форме. Ухватив Леонардо за шиворот, сержант помог тому встать на ноги, милосердно позволив привалиться к спасительной стене. – Значит так, – сурово начал он, – тут недалеко мой дом. Сможешь дойти? Потому что, если не сможешь, – честно предупредил Рэм, – то я тебя не потащу, уж больно ты грязен, приятель, уж не обижайся. Зато, кроме воды для умывания, тебя ждет славный завтрак, – посулил он, проницательно соединив выпирающие ключицы и тощую шею Леонардо с состоянием его желудка и кошелька.

Леонардо Тарантоло: - Вы вернули мне веру в человечество... - с чувством ответил Леонардо, и мотнул головой. - я, синьор Бовальди - тут проездом. Из Месопотамии. Неаполя не знаю... Моя прислуга, охрана, карета, четверик лошадей и ценный багаж задержались... на таможне. Ах, какой выдающийся город... Мадонна, нельзя по улице пройти честному человеку! Он едва поспевал за Рэмом, часто отирая рот остатками кружевного манжета. Чумазые мальчишки, сидя на бревне пустой коновязи болтали босыми пятками и синхронно вгрызались в арбузные ломти. Один стрельнул глазами, швырнул корку в спину Леонардо и свистнул в два пальца. - Чучело! Виченцо, чучело сбежало! - Не, это румын-шарманщик с мартышкой! - откликнулся второй - тыча пальцем в Бовальди. Дядя, погадай! Дядя, где твоя шарманка! Но приглядевшись к суровому лицу Бовальди, мальчишки притихли и стали дразнить соломинками индюков в дощатом загончике. - Дети - это страшно. - вздохнул Тарантоло. - Ну как им объяснить, что даже по уши в грязи аристократ духа все равно остается в белых ангельских одеждах. Выражение "аристократ духа" страшно нравилось Леонардо, но теперь он перехватил ироничный взгляд Бовальди и прикусил язык. Кичиться своим сомнительным баронством, феерическими каретами-скакунами и месопотамским посольством неуместно, когда подошвы скользят на апельсиновых корках кривенькой улочки, из окна третьего этажа разносится пронзительный женский вопль: Берегись! - и хлестко льется помойная вода с очистками, а все "дворянское собрание" вокруг - ослик с цветочными корзинами по бокам, жующий овес из торбы, и ленивый курчавый парень- торгован над разложенным на коврике "смешанным товаром" - кольченогий стул, ворованная рама от зеркала, три свечки и несвежая камбала. Изнанка Неаполя была по своему живописна.

Рэм Бовальди: Привычно лавируя по узким переулкам, сержант вполуха слушал трескотню Тарантоло. Хлюпик быстро пришел в себя, нужно отдать ему должное. Рэм усмехнулся – и имя тот себе выбрал подходящее. – Не такой город Неаполь, чтобы ходить по нему ночью, – процитировал он городскую поговорку, – да и по утрам, видать, тоже. Через десять минут мужчины вынырнули на небольшую улицу, которой в данное время сержант Бовальди оказывал честь своим пребыванием. Привычным жестом Рэм взялся за дверной молоток на окованной железными полосами двери. Дома с утра должна была быть не только жена, но и сестра ее, Ассунта, к которой сержанту было небольшое дело. Дверь на стук отворила Тереза Бовальди, миловидная женщина лет девятнадцати, красивая той мягкой красотой, которую можно встретить лишь в южных областях Италии. При виде мужа Тереза радостно улыбнулась и обвила его шею руками, чтобы поприветствовать нежным поцелуем, но тут за спиной Рэма она приметила Леонардо и в удивлении остановилась, устремив на него вопросительный взгляд. Небрежно чмокнув Терезу (ни к чему любезничать при посторонних), сержант кратко пересказал недавние события, смягчив для женского слуха некоторые подробности. Хотя Тереза была чрезвычайно изумлена рассказанной ей историей, поведение мужа она сочла единственно верным. Ее глаза сверкали в восхищении, и она готова была принять из его рук хоть дюжину оборванцев, не сказав ни слова в упрек. Проводив гостя в заднюю комнату, синьора Бовальди наполнила таз теплой водой и начала было отирать губкой с лица Леонардо кровь и грязь, как супруг довольно грубо посоветовал ей не устраивать здесь лазарет, а идти на кухню и заняться завтраком. Мол, их гость не собирается помереть на месте и способен умыться сам. Не обращая более на Леонардо внимания, Рэм подошел к сундуку у окна и, покопавшись, извлек оттуда потрепанные, но чистые рубашку и штаны. – Наряд не аристократический, – с добродушной усмешкой сказал сержант, – но получше все ж, чем эти тряпки, – и он кивнул на испачканный и разорванный в нескольких местах костюм Тарантоло, который к тому же источал зловонный запах. Затем Рэм, рассудив, что гость при своем туалете предпочел бы обойтись без свидетелей, вышел, сообщив напоследок, что он и завтрак будут ждать Леонардо на кухне.

Леонардо Тарантоло: Леонардо робко выглянул из-за косяка кухонной двери. Откашлялся и все же вошел, поджимая босые ноги. Нет, никакая старая сводня фея-крестная своей волшебной палочкой не могла бы сделать бОльшего чуда, чем немного горячей воды и чистая одежда. Вместе с распохабной косметикой и грязью Тарантоло смыл с себя как минимум лет пять, на лице ярче выступили тревожные блекло-голубые глаза, каштановые с проседью кудри мокро налипли на лоб, губы без краски были уже не "порочными устами", а просто чуть припухлым рисунком рта растерянного недоросля. В свои двадцать четыре Леонардо едва тянул на восемнадцать. Тощий барон болтался в рубахе Бовальди, как кочерыжка в ведре, одной рукой, он отчаянно поддергивал штаны, висевшие, как шальвары. На скуле алела свежая ссадина. Но при этом Леонадо пытался держаться, как кокотка на светском рауте - с преувеличенной вежливостью и манерностью. Стараясь не смотреть на нарезанный свежий хлеб чьябатту, белые ломти козьего сыра и горку зелени на деревянной доске, Леонардо проговорил, рассматривая потолочные балки, закопченные, с пучками ароматных трав и смутным рисунком. - Благодать Господня да пребудет в Вашем доме, добрые хозяин и хозяюшка. Вот уж не думал, что в этом жестокосердном городе еще не перевелись истинные самаритяне. Чуть помолчав, Таранотоло прибавил с кривой улыбкой: - Если здесь и обитают духи, синьор Бовальди, то исключительно благосклонные хранители домашнего очага. Верьте совести - у меня на такие дела нюх куда тоньше, чем у испанской собаки. Он снова поклонился хозяину и попытался поймать для поцелуя руку хозяйки, но тут он потерпел фиаско - отпустил штаны, которые тут же упали до колен. Леонардо покраснел и мигом натянул окаянные портки чуть не до груди. Без разрешения хозяина он не решался приблизиться к столу - в своих долгих странствиях он накрепко и горько заучил простую истину "в чужом доме садись, где стул поставят"

Рэм Бовальди: Не привычная к такому обращению Тереза поначалу смутилась, а затем прыснула. Испугавшись, что ее веселье гость сочтет для себя обидным, синьора Бовальди поспешила добавить по благосклонному кивку супруга, который отодвинул для гостя тяжелый деревянный стул по левую руку от себя: – Прошу вас, синьор, разделите с нами скромную трапезу. Однако на кухне, кроме супружеской четы, находилась и другая особа, чье присутствие Леонардо не сразу заметил. Это была Ассунта Джованини, почтенная вдова лет тридцати, приходившая сестрой синьоре Бовальди, а самому Бовальди – невесткой. Похоронив мужа пару лет назад, она переехала к своей замужней сестре, чтобы помогать той с ведением хозяйства и воспитанием ребенка. Синьора Джованини без всякого восторга восприняла пребывание Леонардо под их крышей, ничуть не тронутая его утренними злоключениями, что прямо и высказала. Она, конечно, не совсем бесчувственная и добрая католичка, но синьору Бовальди следовало оставить нереспектабельного знакомого там, где он его нашел. На что сержант со свойственной ему едкостью возразил, что как хозяину дома ему виднее, кого приглашать, а если бы Ассунта побольше занималась хозяйством и поменьше чесала языком с половиной Неаполя (а с небезызвестной кардинальской кухаркой в особенности), то женского сострадания в ней было бы куда больше. Вспыхнув, Ассунта колко заметила, что никогда не слышала, что привечать всяких проходимцев – это к добру. А если Господь не дал ее зятю ума, чтобы понять, что дружба с синьорой, вхожей аж в кардинальский дворец, всем им на пользу, то она, Ассунта, тут ничем помочь не может. Прибытие гостя прервало эту захватывающую и весьма поучительную беседу, и теперь Рэм прятал довольную усмешку, а Ассунта сидела с пылающими щеками. Она подозрительно взглянула на Леонардо, но тот оказался гораздо моложе и приличнее на вид, чем она думала, и ее лицо невольно смягчилось. А уж когда сержант с показным смирением признал правоту ее доводов насчет дружбы с высокопоставленной кухаркой и даже согласился, что сегодня с ней надо непременно увидеться, то синьора Джованини и вовсе подобрела и важно ответила на замечание гостя о домашнем очаге: – Верно вы говорите, синьор, хранить очаг в достойном виде нелегко. Готовишь по пять раз на дню – сажа так и копится, так и копится. Но никто не может упрекнуть меня в том, что я не исполняю свой долг, – гордо шмыгнув носом, завершила она.

Леонардо Тарантоло: Заметив недовольство Ассунты, Леонардо опустил голову, сел к столу. Он старался есть помалу, будто нехотя - кажущееся привередство долгого голода, он знал, что если набросится на угощение - потом так скрутит, что на крик изойдешь от колик. Он взял пару колец красного лука, отщипнул сыра и хлеба. Манерность совершенно оставила его - пересаливать неуместно, это знают и стряпухи и авантюристы. Жуя здоровой половиной челюстей корочку горбушки, он быстро подставил под подбородок ладонь, смахнул в рот крошки. Хлебнул домашнего вина из глиняного стакана. Скулы его слегка порозовели, кровь прилила к синюшным губам, потеплели пальцы. Понемногу высыхали, пышнели кудри. Прояснились глаза, наконец то он мог трезво соображать, а не лихорадочно вылавливать из мглы оплевки мыслей, как слепой - чечевички из жидкой похлебки. Длиннопалая лапка Тарантоло снова сомкнулась вокруг стакана. - Благодарю Вас синьор и синьоры за стол, горячую воду и одежду. Я прекрасно понимаю, что кажусь вам полоумным забулдыгой, смешно было бы думать иначе. Увы, я действительно имею дворянскую грамоту, и не писаную под забором, а означенную в малом гербовнике. Увы, как изволите видеть - я с легкостью могу пустить бумаги на растопку. Больше они ни на что не годны. Дырявое баронство на хлеб не намажешь. И если о простых людях в беде говорят "обнищал" - то о дворянах - только "опустился". Я квартирую неподалеку на Виа дель Мартири и ни в коем случае не задержусь под вашей кровлей и не доставлю вам более неудобств. Только позвольте, хозяйка, я возьму немного хлеба, зелени и сыру на вечер. Сейчас мне много нельзя. Я немного отсижусь и пойду себе... - он нехорошо усмехнулся - домой... Меня там прямо таки... заждались. На том свете с фонарями ищут.

Рэм Бовальди: Рэм мысленно присвистнул. Вот оно как! Немудрено, что удача на вновь избранном поприще обходит барона стороной – не для того тот был рожден. Впрочем, если барон дель Тарантоло намеревался поведать о своей горестной судьбине всему Неаполю, то он на верном пути. У его невестки уже округлились глаза, а от любопытства заострился нос. Сержант рассудительно проговорил: – Не гневите бога, синьор. Сейчас в вас обида на злую судьбу говорит, а судьба, она как ветер, и перемениться может. И тут, главное, самому не сплоховать, тогда тот, кто идет нижней дорогой, пойдет верхней, – с неопределенной улыбкой заключил Рэм, быть может, припоминая себя в схожих обстоятельствах. Синьора Джованини поддержала зятя: – Господь с вами, синьор, куда ж вы пойдете? Так недолго и свалиться по дороге, – всплеснула руками Ассунта, искупая прежнюю свою неприветливость. Почтенная вдова разрывалась между желанием выведать у гостя все подробности его жизни или же немедля поделиться сенсационными новостями со знакомыми кумушками. Рэм решил за Ассунту эту сложную дилемму, напомнив, что с утра она хотела поспеть на рынок. Спохватившись, синьора Джованини вспомнила, что на рынке может увидеться с той самой кухаркой – предметом спора – и на сей раз Ассунта поразит свою подружку свежей сплетней. Эта перспектива перевесила чашу весов, и Ассунта после недолгих сборов удалилась. Сердобольная Тереза свое сочувствие к Леонардо выразила делом: завернула в кусок чистого полотна хлеб, полкруга сыра и большой ломоть ветчины. По природной скромности робея перед гостем, оказавшимся не простого происхождения, Тереза предпочла удалиться наверх, тем паче, что маленький Маттео наверняка уже проснулся и требовал материнского присмотра. Оставшись наедине с Тарантоло, Рэм удовлетворенно вытянул ноги. Добрая жена и хороший дом – что еще нужно человеку для довольства, если у него есть хоть немного ума? Не следует, однако, думать, что сержанту был вовсе не интересен его странный гость. Но во-первых, прежде Рэм был голоден. Во-вторых, не дело это – демонстрировать свое любопытство при женщинах: мужчина должен внушать уважение. Теперь же… Сержант перевел задумчивый взгляд на Леонардо и спросил: – Так чем вы сейчас живете, синьор барон перевозчик?

Леонардо Тарантоло: Как только пышный сборчатый подол юбки Ассунты скрылся за дверью, Тарантоло просто, не ломаясь, ответил: - Я живу человеческой глупостью и доверием, синьор Бовальди. Во все века и до нас и после люди будут падки на громкие слова и дешевое волшебство. Зачем зарабатывать деньги в поте лица, вызови демона и он даст тебе неразменный дукат. Старуха влюбилась в молодого, а он от нее бегает, как от чумы? Чего проще - вот вам приворотное зелье. (Кстати, если старуха богата ей и зелья не надо - сам придет и согреет постель.). Ты самовлюбленный болван и сальный лавочник? Вот тебе - тайное знаньице тамплиеров, вот тебе всемирный заговор масонов, вот тебе - алхимические таблицы и философский камень. И ты уже не обыватель - ты Избранный. Смотри на соседа свысока, поплевывай в солнце... Раздувайся от гордости, как индюк. Барон откинулся на спинку стула, грустно уставился за приоткрытое окно - перспектива узкой улицы уводила взгляд к туманному сизому горизонту над морем. - Все они: и лавочник и похотливая старуха и любитель скорой наживы платят мне за иллюзии. Настоящими монетами. Иногда платят, иногда колотят. Первое - чаще, второе - только если я раз в год говорю... правду. Короче, синьор Бовальди, я шарлатан. Собеседник мертвецов. Торговец чудесами, если угодно. По горбатому переулку за окном медленно, как во сне, бежал мальчик в синей рубашонке, катил перед собой прутиком обруч от бочки. Обруч громыхал по брусчатке. Этот звук барон слышал особенно отчетливо, словно внутри собственного черепа - знакомое состояние. Снимается пятью каплями опийной настойки. Жаркий день сегодня будет. Знойно дрожит воздух над грязной мостовой. Тарантоло покрутил в руке стакан: - Я родом из Сорренто. Может быть до Неаполя доходили слухи, мой отец занимался фрахтовкой кораблей. Он странно умер. Поехал по делам в монастырь капуцинов, это полдня пути. Через двое суток вернулась лошадь. Только спустя неделю пастухи нашли его мертвым на пустоши, далеко от торгового тракта. Никаких следов насилия. Он лежал на спине, подложив под голову руки и улыбался. Я в чем-то завидую ему. Ушел счастливым, глядя в небо. Он никогда не разговаривал со мной после. Да полно, что говорить о том. Леонардо встряхнул головой, спокойно глянул на дверь, расписанную цветами, львами и рыцарями на вздыбленных лошадях. - Ну вот... Помимо заговаривания зубов обывателям мистической дурью я еще немного фармацевт и парфюмер. Этому научен еще в благополучные времена. Знаю латынь и греческий, сносно читаю по арабски и еврейски. Медленно плыла перед глазами уютная кухня, теплого колера медная утварь и вязки лука и чеснока, развешенные по стенам. Барон упорно боролся с навалившейся свинцовой дремой. Тяжелели веки. Чтобы не уснуть тут же, ткнувшись лбом в столешницу, Леонардо встал, отодвинул стул. - Ну что ж, не смею более надоедать Вам. До моего дома отсюда всего четверть часа небыстрой ходьбы. Еще раз благодарен Вам и вашей супруге.

Рэм Бовальди: Рэм с сомнением поскреб подбородок: жизнеописание Тарантоло не слишком ему понравилось. С тем же успехом сержант мог и не вмешиваться в уличную драку, оставив того на произвол судьбы. Стоило ли спасать такого типа – ясно, что свой путь он все равно закончит в канаве, не сегодня, так завтра. Рэм недовольно нахмурился – он не любил впустую потраченных усилий, однако что делать ему с мошенником, он представления не имел. Впрочем, что было неизвестно сержанту Бовальди, мог знать капитан ди Фиори. Тот порой, к вящему удивлению Рэма, иногда находил применение вещам совершенно никчемным и неожиданным. В бытность свою в армии сержант слышал от одного немца (а может, австрияка или пруссака) побасенку, которую тот выдавал за чистую правду, об одном его предприимчивом соотечественнике, тоже солдате. Тот самый солдат, дойдя до крайней нужды и голода, исхитрился сварить поленту из топора. Причем немец тот насобачился так складно свою басню рассказывать, что слушали его, открыв рот и развесив уши. В том числе сам Рэм, хоть и счел басню эту полной небылицею. В варево из сапога – ежели голенище из хорошей кожи, да нарезанное лапшою – сержант был готов поверить, хотя такое блюдо отказался бы пробовать напрочь, а из топора – выдумки. А может, переврали историю, покуда она кочевала по всей Европе, бог весть. Не в сапоге дело, а в том, что капитан иногда напоминал Рэму того самого ушлого немца. Потому, пораскинув умом, сержант решился: – Погодите, синьор. Можете, конечно, меня не слушать, но не доведет вас ваша жизнь до добра. Не потому что вы со всякой чертовщиной знаетесь, а потому что, сдается мне, сами в нее верите. Плывете по жизни без руля ветрил, так недолго и на рифы налететь. Не дело это, – веско заключил Рэм. – Приходите сегодня в час пополудни в кофейню «Три кота», что на набережной Борго Маринаро, – назвал он условленное место встреч с капитаном. – Быть может, и сыщется вам занятие. А не сыщется, так дельный совет карман не оттянет.

Леонардо Тарантоло: Что ж... он спас меня от смерти или увечий, теперь его право читать мораль... В чертовщину верю... Ну-ну. Хотел бы и я жить в удобном скучном мире, где нет места чуду, где дважды два четыре, лошади кушают овес, дождь никогда не польется вверх, а из мертвых просто растет трава и ее щиплют козы на могилах. Тарантоло улыбнулся и направился к двери: - Вы немного ошиблись, синьор. Я ни во что не верю. Но за совет и приглашение - благодарствую. Не премину воспользоваться. Дельные советы в наше время, как и благие намерения - это твердый пропуск... в ад - подумал Леонардо и вслух сказал: - К достойной жизни. Желаю здравия и благополучия, синьор Бовальди. Чуть прихрамывая на левую ногу, "погорелый" барон спустился с опрятного крыльца дома Бовальди. И побрел в прогал переулка, тень играла со светом, мимо бесцеремонно задевая его локтями торопились прохожие. Понемногу приходила боль, мелкая, досадная, но на нее Тарантоло не обращал внимания. Кошка на гранитной тумбе с цепью (ей на ночь перегораживали улицу), умывала лапой белую морду. - Три кота... Три кота... - рассеянно повторял про себя Леонардо, почти уверенный, что никуда не пойдет, а дома просто припрет дверь табуретом и ляжет спать, уткнувшись в стену с драными обоями, пошловатый узор дрянной ткани вперемешку со следами раздавленных клопов. Впрочем, загадывать Леонардо не любил. Пусть что должно случиться, то случится.

Рэм Бовальди: Эпизод завершен "Нора тарантула" "Кто ловок - различает ясно, что пустяки, а что опасно"



полная версия страницы