Форум » Ах, Неаполь, жемчужина у моря... » Почему ты мне не встретилась, юная, нежная... (с) » Ответить
Почему ты мне не встретилась, юная, нежная... (с)
Фабио ди Манторио: Ночь с 8 на 9 июня 1744 года, «Дом масок», затем Вилла Пиния в предместьях Неаполя.
Ответов - 35, стр:
1 2 All
Мария Мезарди: Даже самые бурные рыдания когда-нибудь заканчиваются, и проплакав положенное для ее положения время, Мария успокоилась. Ее оставили одну, и в этом уже было счастье. Не успела она подумать об этом, как дверь отворилась, в нее просунулась взлохмаченная со сна голова, снабженная опухшим от количества выпитого ночью вина лицом. "Ты кто?" - спросила удивленно голова, после чего дверь закрылась. Фьяметта оказалась права: несмотря на большое количество помещений в "Доме масок", остаться в комнате в одиночестве не получилось. Не прошло и пяти минут после первого визита, как дверь вновь открылась, впуская уже двух, достаточно неодетых, дам. - Это тебя для важного господина привезли? - спросила одна, молоденькая и любопытная. - Ну а кого еще? - презрительно и с явной завистью выплюнула вторая, видом постарше и, судя по всему, уже вплотную приблизившаяся к той черте, за которой ей придется искать себе заведение рангом пониже. В маленькую комнату вскоре началось настоящее паломничество. Временная ее хозяйка не была склонна к разговору, но это обитательниц "Дома масок" не смущало, они вполне довольствовались возможностью поглазеть на Марию, потрогать, словно она приехала из чудной далекой страны, где даже кожа у людей другая, и пообсуждать пленницу и ее предполагаемую судьбу, не забывая обменяться впечатлениями о событиях минувшей ночи. Стены от их разговоров давно уже не краснели, зато синьору Мезарди смертельная бледность наконец покинула, уступив место пунцовому румянцу. - А ну кыш все отсюда, - раздался голос Фьяметты, и ночные бабочки, поутру больше походившие на немолодых сов, выпорхнули из комнаты. Помощница хозяйки пришла не одна, вместе с ней вошла служанка, несшая поднос. Настроение было таким, что даже от вида холодного мяса делалось тошно, и Мария непроизвольно поморщилась. - Не хочешь - не ешь, - Фьяметта не сводила с нее пронзительного взгляда единственного глаза, так не вязавшегося с тем, что она сказала. Глаз подобрел, но не раньше чем синьора Мезарди, с утра не пившая ничего, кроме кофе, а потом предпринявшая довольно длительное путешествие пешком и в душной карете, не взяла чашку с водой и не опустошила ее. У воды был сильный привкус, что настораживало, но Мария подумала, что вряд ли ее будут травить прежде чем продать. "Вот и отлично", - подумала Фьяметта, через некоторое время вновь заглянувшая в комнату и увидевшая пленницу крепко спящей. - "Теперь тебе точно не придут в голову никакие глупости".
Мария Мезарди: За окном стремительно начинало темнеть, когда Мария очнулась от сна, больше похожего на обморочное забытье. В голова шумело и гудело, а комната казалась дрожащей, как чуть потревоженная водная гладь. Ни чувств, ни мыслей не было. Мария сидела на диване, обняв себя за плечи и тупо уставившись в окрашенную в рыжий цвет заходящего солнца щель между занавесями на окне. Неожиданно дверь открылась, в очередной раз впуская Фьяметту и служанку, чьи руки были заняты на сей раз ворохом одежды. Первая подошла к скрипачке, приподняла ее подбородок и придирчиво оглядела лицо. - Голова болит? - озабоченно спросила она. - Ничего, к нужному моменту пройдет. Выпей пока воды. При словах о "нужном моменте", сказанных так буднично, будто речь шла об ужине в кругу семьи, у Марии задрожали руки, но она смолчала. Она уже решила, что не будет никого ни о чем просить. Сейчас. Ждать помощи, понимания или сочувствия, которого не дождалась даже от племянника, у людей, для кого она - живой товар, что надо обменять на деньги, было бы слишком наивно даже для синьоры Мезарди. Она встретится с этим неизвестным ей вельможей, только в его воле отпустить ее. Она будет просить, умолять, плакать... все, что понадобится. Единственное, чего Мария не знала и о чем старалась не думать - что она будет делать потом, если этот человек окажется столь великодушным, что отпустит ее. Теперь же Мария безропотно надела принесенное платье, только сморщившись при виде его яркого кораллового цвета и глубокого выреза, и позволила причесать и накрасить себя. Фьяметта постаралась, насколько это было для нее возможным, точно выполнить указание синьоры Кармагнолы и и не сотворить из синьоры Мезарди точное подобие тех женщин, что уже расположились в гостиной в ожидании клиентов. - Ну, теперь ты похожа на что-то приличное, - довольно хмыкнула Фьяметта, оглядев Марию с ног до головы. - Только худа-то... ладно, на исправление этого недостатка у нас времени все равно нет.
Франческа Мандзони: Войдя в этот вечер в "Дом масок", синьора Кармагнола в первую очередь нашла глазами свою помощницу и, когда та кивнула, вздохнула с облегчением. - Ну что она? Плачет? Рыдает? Просит отпустить? Пытается угрожать? - спросила Франческа, едва подойдя. - Нет, синьора, молчит. Делает что просят, - в глазах Фьяметты вспыхнул самодовольный блеск: она явно занесла покладистость синьоры Мезарди на свой счет. - Молчит? - эта новость у Франчески не вызвала никакой радости. - Плохо. Очень плохо. Даже не спросив о делах, хозяйка поднялась в комнату, где ожидала появления неизвестного вельможи Мария. Дело было тонким и хрупким, но в случае удачи обещало немалые деньги, поэтому "Дому масок" предлагалось некоторое время еще обойтись без Кармагнолы. Опять тот же оценивающий взгляд, который скрипачке пришлось уже сегодня не единожды выдержать, и Франческа, удобно устроившись в кресле, заговорила с Марией, застывшей изваянием возле окна. - Ты здесь уже осмотрелась? - полувопросительно начала Франческа и, разумеется, не получила ответа. - Что ж, надеюсь, ты смогла по достоинству оценить место, где оказалась... Далее последовала речь, содержание которой ничем не отличалось от менее витиеватых слов синьора Сильвио, грубоватых Фьяметты или откровенных похитивших Марию разбойников. Все те же посулы райских кущей за понятливость и желание понравиться в противоположность ужасу жизни в доме терпимости за прямо противоположное поведение. Не часто синьоре Кармагноле приходилось выступать столь блистательно, но когда она смолкла, у нее появилось стойкое ощущение, что все это время она говорила в пустоту. - Благодарю вас за красноречие, синьора, - Мария стояла все также не шелохнувшись и глядя в окно. - Боюсь только, что оно было напрасным. Я искренне надеюсь, что этот влиятельный человек поймет, что ошибся. - Глупая девчонка, - глаза Франчески в прорезях маски недобро блеснули: она почувствовала, что ее надежды на некоторое обогащение становятся чуть более зыбкими, чем она могла им позволить, - ты надеешься просто так уйти? Так вот я обещаю, что именно тебе это сделать не удастся. Я... Продолжить ей не удалось - прибежавшая служанка доложила о том, что господин, которого она так ожидает, уже находится в комнате с Минотавром. Франческа только охнула, стрельнула взглядом в сторону Марии и вышла из комнаты.
Фабио ди Манторио: Покидая экипаж и убеждаясь, что черная полумаска надежно скрыла верхнюю часть лица, синьор Позуолли привычно поправил безукоризненно повязанный белый шейный платок, скрадывавший тяжелый подбородок, и, вдыхая вечерний воздух, наполненный тягучим ароматом цветущих лилий, ступил в благословенный храм наслаждений, встреченный невозмутимым нубийцем с королевскими почестями. …Усталость последних дней сказывалась на нем тем очевиднее, чем сдержаннее он устраивал разносы подчиненным, вызывая и допрашивая лично агентов, разосланных по злачным местам после приснопамятного вечера в Опере. В левом виске тупой иглой поселилась боль, ноющая, поющая в одной басовой тональности надорванной струны старой виолончели, и не отпускающая даже ночами. Не помогали ни притирания, ни вдыхание жженой бумаги, ни прочие бессмысленные попытки забыть этот треклятый антракт «Триумфа Камиллы», с горчащим, как хина, привкусом унижения. Дьявол раздери этого хлыща дель Боско! Именно по его вине королевский прокурор был вынужден молча стерпеть гнев Карла Неаполитанского и едкие шпильки светской черни, готовой укусить всякого, кто оконфузился в присутствии монарха. Грузная фигура служителя Фемиды была сейчас прекрасной мишенью, и барон ди Манторио это понимал. Все может и должно измениться – он не из тех людей, что проглатывают оскорбления, не нанеся ответного удара, и Винченцо дель Боско тоже это понимал. Но, тем не менее, со смаком и нескрываемым удовольствием на нервном, холеном лице размазал его старания по навощенному блестящему паркету Сан-Карло… «Всему есть причины. Я узнаю вашу, ваше сиятельство. Вопрос времени и терпения, маркиз», - с холодным раздражением думал барон, мысленно прибегнув к нескольким отнюдь не светским эпитетам, пожевал губами и мельком взглянул на пляшущих ночных мотыльков, сладкоголосых сирен, нимф, наяд и гурий – на любой вкус. Синьор Позуолли не задержался в гостиной первого этажа, немедленно пройдя в дверь заветной комнаты с минотавром, которую ему услужливо приоткрыл подобострастный одноглазый цербер, грузно опустился в кресло, отказался от предложенного вина и застыл в ожидании, положив подбородок на набалдашник эбонитовой трости, уставив темные, немигающие глаза на отполированные до блеска чресла мифического чудовища. Он не сомневался, что синьора Кармагнола не заставит себя ждать - содержательница Дома Масок знала вкусы, привычки и желания клиента не хуже его самого.
Франческа Мандзони: Франческа устремилась навстречу гостю со скоростью, неприличной для своего возраста, каким его представляли себя знакомые синьоры Кармагнолы. Она не успела договорить с Марией, и это ее несколько мучило, впрочем не сильно: вероятно, она понимала, что даже если у нее был бы целый день для беседы, разговор ходил бы по кругу, и результат был бы тем же. Ничего, лучше один раз увидеть, и когда она увидит синьора, поговорит с ним, все будет по-другому. Кто же от такого отказывается? Синьора не в первый раз находила для ожидающего внизу прокурора девушку. Не такие уж невозможные были у него требования - найти стройную нежную брюнетку в Неаполе было несложно. Каждый раз события развивались одинаково - синьор Позуолли придирчиво осматривал даму и увозил ее на свою виллу. На следующий день ее привозили обратно. Однако в последнее время в поведении прокурора наметилась некоторое изменение - девушек стали задерживать на день, потом на два, на три. Последняя умудрилась провести на вилле Пиния целых пять дней, и синьора Кармагнола со свойственной женщинам дальновидностью усмотрела здесь некоторую тягу к постоянству - вероятно, начал сказываться возраст. Во всяком случае, новую задумку Франчески можно было счесть наглой по замыслу, впрочем, тому, кому не свойственна самонадеянность и способность пойти на риск, не дано и получать от жизни призы больше символических. Синьора серьезно вознамерилась осчастливить прокурора содержанкой, пусть даже он пока и не подозревал о том, в чем же его счастье состоит. - Синьор, она ждет вас наверху, - Франческа устраивалась в кресле, прикидывая, как приступить к разговору. - В этот раз это девушка, в некотором роде не такая, как обычно, синьор. Она играет на скрипке. Музыка, искусство... вы понимаете, это не дочь портного и не жена башмачника.
Фабио ди Манторио: - Играет на скрипке? – негромко переспросил Фабио, отодвигая трость в сторону и проявляя некоторое подобие оживления, - и хорошо играет? По большому счету, ему было наплевать на музыкальные умения тех, кого привозили на Вилла Пиния. Нечасто, раз в две недели карета забирала избранную немногословным клиентом девушку, отвозила в дом, возвращая поутру целой, невредимой и довольной оплатой, сумма которой была больше того, что девица могла заработать за неделю. От них не требовали многого, пожалуй, только раз… Не так давно он задержал воспитанницу Кармагнолы на несколько дней, возвращаясь на Виллу вечерами после утомительных заседаний и находя в умелых объятиях бесхитростной темноволосой девочки с чернильными глазами и детской почти непосредственностью отдохновение, но и эта глупенькая игрушка наскучила, оказавшись к концу срока пребывания на Вилле Пиния чересчур капризной. Однако она была вознаграждена с едва ли не королевской щедростью. Таланты? От куртизанки он не требовал никаких талантов и никаких умений, кроме разве одного, определенного природой и избранной сознательно или не по своей воле профессией. Однако скрипка… Молодую девицу-скрипачку явно не готовили для борделя… Да и толку в ее умениях здесь? - Расскажите мне о ней, синьора, - противу правил, барон ди Манторио не стал подниматься наверх сразу, чтобы взглянуть на товар, и откинулся в кресле, взирая на содержательницу дома терпимости с невозмутимостью мраморной статуи.
Франческа Мандзони: - Вы хотите не увидеть, а услышать? - Франческа разыграла легкое удивление, будто не ее желанием было задержать синьора Позуолли, чтобы попытаться направить его мысли в нужном ей направлениее. - Что ж, если это ваше желание... Она вдова, несмотря на юный возраст и, не побоюсь этого слова, порядочна... Синьора сделала паузу, позволяя прокурору переварить услышанное и оценить его. Извечный труд - заронить нужную мысль в голову мужчины так, чтобы он даже не догадался о твоих далеко идущих намерениях. Кармагнола постаралась сделать вид, что они направлены на кого-то совершенно другого, да еще намекнуть на собственную щедрость. - Признаться, я подумываю о другой судьбе для нее. Молодая, не избалованная, не испорченная. Она еще не привыкла требовать за каждый поцелуй чего-нибудь. Жадничают пока только родственники, - тут синьора скривила лицо. - Не высокого полета птицы, их можно не опасаться. Хочу пристроить в содержанки, синьор. Оценят и с руками оторвут. Какой-нибудь Пигмалион. Пусть лепит из нее Галатею лично для себя. Но пока... не могу не порадовать вас.
Фабио ди Манторио: - Порядочная вдова, значит, - барону ди Манторио оставалось лишь мысленно усмехнуться парадоксальности затертого до дыр образа, озвученного держательницей борделя применительно к своей «девочке», которую она стремится продать подороже, используя имеющийся в ее распоряжении арсенал ужимок и полунамеков. Нет, история «порядочной вдовы» отнюдь не уникальна – лишний рот в семье умершего, никому не нужная приживалка – все достаточно закономерно, и вполне банально и предсказуемо. Женщина, утерявшая флер девической свежести и нетронутости, розовый пион с ощипанными лепестками, потускневшая, но не слишком искушенная. Эти обстоятельства вряд ли привлекут избалованных клиентов синьоры Кармагнолы. И, тем не менее, она решается их озвучить в надежде на… что? - Галатея, моя дорогая синьора, была куском безжизненного мрамора до того, как к ней прикоснулись чуткие руки ваятеля, а ваша протеже успела побывать в мастерской не очень удачливого скульптора, - низкие басовые ноты прокурорского голоса, столь звучного и грозного в зале суда заполнили собой небольшое пространство комнатки, - но я не стану ничего утверждать, пока не увижу своими глазами. Не провожайте меня, я найду дорогу.
Мария Мезарди: Если бы в комнату заглянула синьора Кармагнола, то увидела бы, что Мария стоит у окна в том же положении, в котором она оставила ее, устремившись на встречу с прокурором. Синьоре Мезарди было страшно, когда утром двое мужчин втащили ее в карету, когда она ехала в ней по жарким улицам Неаполя, когда ее сдавали с рук на руки Фьяметте, даже когда в комнату входили "работницы" "Дома масок", но теперь это чувство покинуло, уступив свое место решимости - ей надо покинуть это ужасное место, умолить человека, о котором она пока ничего не знает. И все-таки, когда за дверью послышались приближающиеся шаги и дверь скрипнула, внутри все сжалось волнением перед неизвестностью. Вошедший был в маске, и оттого в полутемной комнате невозможно было разглядеть его глаз. Впрочем, и сама Мария, одетая в необычное для себя вычурное, почти вульгарное платье яркого цвета, с лицом, накрашенным сильно, как никогда раньше, ощущала себя словно не собой, а кем-то другим, и поэтому даже неприличный вырез платья скорее не обнажал, а скрывал ее. Мария думала поздороваться, вежливо, холодно, отстранено, но даже такие простые слова застряли в горле, и, пока мужчина приближался, она, не сводя внимательного взгляда с прорезей на маске, невольно сделала несколько шагов назад, пока не наткнулась на кресло, вынудившее ее остановить свое непроизвольное бегство.
Фабио ди Манторио: Лестница, по которой поднимался прокурор, была освещена слабее, и поэтому свет свечей в золоченых канделябрах комнаты для «важных» клиентов на мгновение ударил ему в глаза, заставив зажмуриться, отчего силуэт стоящей в комнате девушки смазался, окруженный радужным сиянием. Игра света, или игра воображения?.. Фабио шагнул ближе, удивленный произведенным эффектом. Тоненькая, как тростинка, она стояла в золотом свечении, повернув голову к окну, и в этом жесте, склоненной стройной шее с едва выступающим позвонком, завитках темных волос, нежным шелком скользящих по ней, сквозило что-то особенное, трогательно-беззащитное. Тупая игла в виске заворочалась, напомнила о себе пульсирующей болью. Барон ди Манторио сделал еще несколько шагов навстречу девушке, чтобы сбросить с себя, как паутину, посетившее его болезненное наваждение – она обернулась к нему и попятилась, споткнувшись о кресло, и Фабио увидел ее лицо. Странно знакомое, словно стертое из пыльных закоулков памяти впечатление, которое ускользает при попытке ухватиться за него. У куртизанки был лик мадонны, но мадонны, чья чистота оскорблена неумелым живописцем, намалевавшим поверх сияния грубо и наспех разрисованную маску, и она явно была испугана, не умея скрыть дрожание губ и сжатые в кулачки узкие ладони. - Не бойся, - сказал синьор Позуолли, не узнавая собственного голоса, внезапно давшего оттяжку в хрип, - как тебя зовут?
Мария Мезарди: - Мария, - едва слышно прошептала скрипачка. Все так же не спуская глаз с вошедшего, она обошла кресло и встала за его спинкой, сразу почувствовав себя чуть уверенней. Маска по-прежнему скрывала лицо мужчины, и невозможно было увидеть, что на нем написано. Недвусмысленный интерес, пренебрежение, удовольствие, досада или удивление? И какой он? Ей надо как-то обратиться к нему, что-то сказать, попросить - за время, что Мария провела одна в комнате, в ее голове составились десятки просьб - но оказавшись лицом к лицу с неизвестным ей синьором, она не могла придумать, с чего начать. Может быть, и не стоит еще начинать? Дверь тихонько скрипнула, за ней послышался едва уловимый шорох... подслушивают. Сама синьора или эта ее одноглазая помощница? Как она не подумала, что у разговора обязательно будут свидетели, безмолвно следящие за тем, чтобы все пошло как надо? - Я не знаю вас... - непонятно, что было больше в этой фразе - утверждение или вопроса, и пальцы Марии вцепились в спинку кресла.
Фабио ди Манторио: Ее голос был монотонным, безликим, слегка надтреснутым, в нем не было ни единой капли той жизни, какая читалась в говорящем, испуганном взгляде зеленых глаз, подвижном, почти трагическом изломе бровей, напряженной, как скрипичная звенящая струна, хрупкой фигурке. Решение пришло немедленно, и оставалось лишь окликнуть подслушивающую у дверей Фьяметту, чтобы вернуться в темное нутро кареты, куда через четверть часа приведут девушку с плотно завязанным черным шелком глазами. Далее короткий путь на Вилла Пиния, в молчании, прерываемом лишь коротким, ароматным, как дуновение летнего ветра дыханием… но он не сделал этого. - Не знаешь, - согласился синьор ди Манторио, подходя ближе и протягивая руку, накрывая своей побелевшие пальцы девушки, с силой вцепившиеся в спинку кресла, - но тебе это и не нужно, Мария. Рука ее была прохладной, неожиданно нежной, а на шее в неверном свете свечи он увидел след от скрипки, едва заметную отметину, в том месте, где лакированное дерево, зажатое между плечом и шеей, касается кожи. Синьора Кармагнола не обманула. Это странное, невесомое существо, чей тонкий профиль казался все более чужеродным нелепой, кричащей обстановке дорогого борделя, имело прошлое, загадочное прошлое, отраженное, как в зеркале, в умоляющих глазах раненого зверька. «Такое не сыграешь, - подумал барон, отбрасывая прочь циничную мысль об умелой игре юной скрипачки, - это внутри». - Тебе это не нужно, - повторил он терпеливо и несколько отрешенно, - но и бояться не нужно. Я не сделаю тебе ничего дурного.
Мария Мезарди: - Хорошо, я не буду бояться, - вновь прошептала Мария, кашлянула и чуть громче добавила. – Почти. За немногим более одного дня произошло много чего, и казавшееся правильным или неправильным покачнулось в своей незыблемости, так почему бы не подумать, что человек, ради встречи с которым ей столько всего пришлось сегодня пережить, не так уж жесток? Кто мешает попытаться, ведь в любом случае хуже уже не будет… - Здесь сложно не бояться, синьор, - начала несмело Мария. - Я никогда не думала оказаться в таком месте, - она чуть помолчала, и продолжила, все также полу-испуганно и полу-умоляюще глядя на Позуолли, но не решаясь просить прямо, - я не могу и не хочу быть здесь, пожалуйста...
Фабио ди Манторио: Синьор Позуолли понял, что она сказала. Ее торопливый шепот, окрашенный надеждой быть услышанной, был обращен к нему, как мог быть обращен к кому-то другому, окажись этот счастливчик на его месте. Слишком наивно было видеть спасителя в том, кто пришел в дом терпимости, но у нее не было выбора. - Я верю тебе, Мария, – он скупо ронял слова, сухими, царапающими горло шариками скатывающиеся с жесткого рта, - ты не похожа на тех, кто доволен своим нынешним положением. Посмотри на меня. Фабио отпустил узкую руку и приподнял девушку за подбородок, вынуждая взглянуть ему в глаза, изучая тонкие, нервные черты лица, невольно спотыкаясь взглядом на ярко накрашенных кармином губах, пытаясь вспомнить, поймать что-то неуловимое, ускользающее от его понимания. Он поморщился и раньше, чем осознал, что делает, вытащил из кармана белый носовой платок, и провел по ее губам, смазывая вульгарную красную краску с нежного, по-детски пухлого рта.
Мария Мезарди: Он услышал ее и что-то для себя понял, но это открытие облегчения не принесло - синьор Позуолли был больше похож на того, кто следует давно запланированному, нежели решившего вдруг изменить свое решение. Мария не противилась его действиям, хотя они и разрушали невидимую преграду, пусть и существующую только в ее мыслях. Неприятное чувство от прикосновения от лица разошлось неприятной дрожью по всему телу, и Мария отстранилась, сделала маленький шажок назад. - Прошу вас, синьор, - нет, она не верила в успех своей просьбы, и кто бы поверил, глядя на эти точные движения, слыша бесстрастные слова и чувствуя на себе внимательный взгляд, но у нее действительно не было выбора. - Помогите мне уйти отсюда, - срывающийся шепот и короткий взгляд на дверь, где находилось столько заинтересованных лиц. - Это ошибка, что я здесь. Синьору Кармагнолу обманули, а она ввела в заблуждение вас.
Фабио ди Манторио: Бледно-розовые, словно свежие цветочные лепестки, губы сжались и дрогнули… от страха, отвращения? Мария отступила назад, и он машинально удержал ее за плечо, шелковое, матовое, украшенное россыпью золотистых бликов. Она была желанна и неуловима, она не привыкла торговать собой, изображать невинность, отступая и приманивая театральными жестами и плохо замаскированными ужимками шлюхи. Она была сама невинность – Фабио вдруг со всей очевидностью понял это. Но он не был соблазнителем, раньше он просто платил и получал, и чуть ли не впервые в жизни в голове королевского прокурора со скрежетом заворочалось недоумение. Ему предложили игрушку, красивую, редкую игрушку, содержательница борделя была кристально честна перед ним, его не обманули… но игрушка была живой. Слишком живой, слишком хрупкой, чтобы просто взять и изломать, и выбросить прочь, на забаву тем, кто придет после, и, не задумываясь, будет мять равнодушное, становящееся все более податливым тело, потерявшее то сияние, что исходит от него сейчас. - Я подумаю, что можно сделать, – барон ди Манторио успокаивающе погладил Марию по плечу, коротко сжал, чувствительными пальцами осязая манящее тепло ее кожи, отбрасывая прочь необъяснимое желание дотронуться до едва заметной метки на шее, - а сейчас тебя оденут. Я отвезу тебя к себе. Не удивляйся ничему и не бойся. Синьор Позуолли развернулся и вышел из комнаты, с неожиданной силой толкнув дверь и едва не сбив с ног подслушивающую у замочной скважины Фьяметту. - Оденьте девушку. Ночь прохладная. Я буду ждать ее в карете через четверть часа, - лаконично бросил он, измерив преданного цербера Дома Масок задумчивым взглядом, и решительно направляясь вниз, в комнату с Минотавром, - я поговорю с мадам.
Франческа Мандзони: В комнате с Минотавром волнение ощущалось даже в самом воздухе. Синьора Кармагнола за то недолгое время, что прокурор провел наверху, так переживала, что - редкое дело - накричала на служанку, виновную лишь в том, что замешкалась. И дело было не только в деньгах, но и в своеобразной гордости. Синьора, гордившаяся тем, что умела угадывать желания клиентов, рисковала частенько, но именно сегодня, предложив мужчине, много лет платившего за сговорчивых простушек и не намекавшего на пресыщение ими, совершенно другую женщину, особенно сильно. У нее были основания так поступить: синьора Мандзони часто разговаривала с синьором Позуолли, а синьора Кармагнола с девицами, которые все чаще и чаще задерживались на неизвестной вилле... Она уверена, что права: не молодеющему прокурору нужна женщина не на одну ночь, и она должна быть тоньше и мягче девиц, которых можно найти в любом квартале, что не может похвастаться роскошью. Она-то права, вот только сумеет ли синьор Позуолли оценить это? Правота иногда не нравится. Что ж, тогда она потеряет хорошего клиента, но если она угадала... - Как вам девушка, синьор? - обратилась к вошедшему прокурору синьора Кармагнола, стараясь не выдать ни своего волнения ни своего нетерпения.
Фабио ди Манторио: - Вы были правы, мадам, - эбонитовая трость барона ди Манторио утонула в высоком ворсе ковра, а сам он, неожиданно для синьоры Кармагнолы, присел в кресло, намереваясь поговорить – чего, как правило, не делал, коротко сообщая о своем решении и увозя приглянувшуюся девицу. Сквозь прорези маски на содержательницу борделя взглянули пытливые глаза. - Я забираю ее, как обычно, - Фабио потер висок и болезненно поморщился, подбирая слова, - возвращу, когда… Удивительно, но жесткий и в меру циничный, немолодой уже мужчина вдруг споткнулся о невысказанную мысль. «Когда наскучит». Да, скорее всего, так и будет, изысканная оболочка может оказаться ореховой позолоченной скорлупой, внутри которой – пустота, странная, летящая душа, отразившаяся в зеленых глазах – лишь блеском призрачной надежды вырваться прочь из затхлого, пропахшего рыбой и нечистотами привычного мирка… Или игрой его усталого воображения. Нет, не так. Он понимал уже, что с ней, с этой хрупкой, вульгарно накрашенной девочкой с ликом мадонны, все иначе. - Поговорим об этом позже. Если возникнет необходимость, - закончил он, обойдя царапающее пересохшее горло желание очертить вероятные сроки зыбким «возможно», – вы сказали, синьора, что ее продали вам родственники. Кто?
Франческа Мандзони: - Родственники у девушки весьма... своеобразные, - Франческа неловко закашлялась. Вполне простой вопрос застал ее врасплох. Кто спрашивает о родственниках в таком месте? Кого здесь вообще волнуют подробности чьей-либо жизни? Неужели в своих намерениях она попала в точку, и настолько сильно? От синьоры не ускользнуло, что намерения барона ди Манторио весьма неопределенны даже для него самого, но явно отличаются от обычных. - Она вдова, живет в доме семьи мужа. О ней мне рассказал как раз племянник мужа. Музыканты. Очень нуждаются. Я так поняла, девушка не соглашалась отвечать на знаки внимания знатных господ, в доме которых семье приходилось играть. Так что родственники постарались сделать все, чтобы у нее не осталось выбора. Их сложно упрекнуть в неразумности и недальновидности, синьор.
Фабио ди Манторио: - Да, их действительно сложно упрекнуть... - жесткие складки вокруг прокурорского рта обозначились резче, - в недальновидности. Он отмахнулся, как от назойливой мухи, от зарождающегося в груди холодного бешенства и какой-то глупого, нерационального сожаления. Это жизнь, она не первая и не последняя попадает в Дом масок таким нехитрым путем. Многие привыкают, кто-то находит забвение в темных водах залива, но жизнь идет своим чередом, и рождение разноцветных бабочек, их краткий полет вокруг коптящей лампы, их скорое увядание, пустые глаза, в которых не отражается ничего, кроме годами впитываемой алчной похоти, потрескавшиеся от кармина пересушенные губы, и смерть в склизкой от нечистот подворотне остаются незамеченными никем. Они возникают из ниоткуда и уходят в никуда. Но Мария, с ее хрупкостью, исходящим от нее сиянием, потаенной, глубоко запрятанной нежностью и взглядом раненого зверька была достойна лучшей участи. Если бы не дальновидные родственники... Синьор Позуолли поднялся, опираясь на трость: - Я узнал достаточно, синьора, благодарю. Это задаток, - тяжелый кожаный мешочек перекочевал из кармана на стол содержательницы борделя, - остальное по возвращении. И... она наверняка появилась у вас в другом наряде. Прикажите упаковать ее платье. Я буду ждать в карете.
Мария Мезарди: Когда синьор направился к выходу из комнаты, первым желанием Марии было броситься вслед за ним и спросить... вот только что спрашивать? Этого она не знала, и, наверное, хорошо было, что Фьяметта умудрилась и от прокурора увернуться, и преградить пусть синьоре Мезарди. - Куда? - коротко спросила она. - Ты же слышала? Синьор очень добр к тебе, но это не значит, что ты можешь идти куда хочешь. Этого хватило, чтобы остудить пыл девушки. Мужчина, наверное, и правда был добр, вот только что значили его слова? Ей не надо бояться, а чего она может испугаться? И куда поедет карета? Это могло бы показаться пугающе неопределенным, но сейчас самым сильным желанием Марии было покинуть "Дом масок", уйти из этого непонятного и отталкивающего мира, забыть и синьору Кармагнолу с ее посулами, и одноглазую стражницу, один вид которой внушает ужас, и нестеснительных девиц, чьи смелые разговоры не знают ничего сокровенного. Марию завернули в найденный неизвестно в каких закромах борделя мужской плащ и проводили в карету. Долго ждать ей не пришлось. Короткий вздох облегчения, когда экипаж тронулся с места, увозя ее прочь от дома терпимости, и вновь тревожный взгляд, что из-за темноты не мог разглядеть синьор Позуолли, но направленный именно в его сторону. - Куда мы направляемся, синьор?
Фабио ди Манторио: - Куда? – переспросил он негромко, но низкий голос заполнил тесное пространство пахнущей пачулями и мышами кареты, - мы едем ко мне. Ты ведь хотела покинуть Дом Масок? Это был не вопрос, скорее утверждение, синьор Позуолли не ждал и не требовал ответа, погружаясь в удивительно зыбкое, непривычное состояние терпеливого ожидания. Ей забыли завязать глаза, и они изредка поблескивали в темноте, улавливая тусклое сияние молодой луны, проникающее сквозь неплотно закрытые шелковые занавески, или отражая неровный свет случайных фонарей. Фабио нащупал на мягком бархатном сиденье кареты забытую полумаску, и потянулся к ее лицу, собираясь исправить это упущение, но потом вдруг передумал и сел, выпрямившись, так, чтобы видеть блестящие, загадочные точки отраженного света. От Марии исходил едва уловимый аромат лаванды и рисовой пудры. Она сидела, коротко вздыхала и шевелилась рядом с ним, совсем близко, обостряя странные, давно позабытые ощущения. На поворотах карету немного заносило, и тогда его колено касалось темного плаща, скрывавшего стройные ноги, он чувствовал ее тепло, и эти легкие касания отчего-то волновали его, сладко и мучительно. Под колесами кареты захрустел гравий подъездной аллеи, кованая узорчатая решетка ворот распахнулась, пропуская поздних гостей, и закрылась вновь. За занавесками кареты замелькал свет и послышались глухие голоса. - Мы приехали, - просто сказал он, не шевелясь, и не сводя взгляда с ее испуганно блестящих глаз, - тебе покажут твою комнату и помогут переодеться.
Мария Мезарди: Покинуть "Дом масок" и правда составляло самое сильное желание Марии. Столь сильное, что она ничего не ответила на "мы едем ко мне" синьора Позуолли. Заведение синьоры Кармагнолы казалось все еще пугающе близким, так что надо было проехать еще хотя бы чуть-чуть, чтобы окончательно оставить его. "Еще один поворот, и я попрошу его отпустить меня", - подумала Мария, которая была уверена, что прошло не больше четверти часа, когда карета замедлила свой ход и наконец остановилась. Тянуть дольше было уже нельзя: если она и теперь молча сделает то, чего от нее ждут, потом объясниться будет уже невозможно. - Синьор... - Мария вздохнула, собираясь с силами, и решительно отодвинулась, насколько это было возможным, чтобы уже не могло быть никаких случайных касаний. - Я не могу остаться здесь. Вы спасли меня из того ужасного места, но теперь... пожалуйста, позвольте мне уйти. Вы... вы же обещали не причинять мне зла.
Фабио ди Манторио: - Уйти сейчас? – впервые в прокурорском басе проявились нотки нетерпеливого раздражения, - и куда же ты пойдешь, позволь тебя спросить? Неужели она глупа, или здравый смысл настолько затоплен страхом? Дверца кареты открылась, и свет фонаря упал на ее лицо. Фабио мельком оглядел скрытую темным мужским плащом фигурку, одетую в вульгарное, кричащее и чересчур откровенное платье, перевел внимательный взгляд на тонкое, сильно нарумяненное лицо, на розовый нежный рот с крупинками размазанного по губам и щеке кармина… Она и полсотни метров не пройдет одна, а далее … Что бывает с ночными бабочками, по глупости решившимися оставить бордель и уйти в никуда, прокурору было хорошо известно. То там, то здесь, в канавах или подворотнях, полиция находила изуродованные юные тела, совсем недавно бывшие живыми. Она не знает этого, чтобы подозревать подобный исход своей жалкой просьбы отпустить ее? - Если тебе есть куда вернуться, - впервые с начала пути он дотронулся до нее, опустив тяжелую руку на узкое теплое плечо, прикрытое плотным шелком плаща, - я утром прикажу отвезти тебя туда. А сейчас ты останешься здесь. Я помню, что я обещал. Барон ди Манторио вышел из кареты, оставив Марию сидеть в темноте, разбавленной ее собственными страхами и растерянностью, вполголоса отдал распоряжения мажордомо и, не оглядываясь, поднялся по ступеням в дом. Дверца кареты снова распахнулась, и в проеме показалось непроницаемое лицо немолодой служанки. - Мне приказано проводить вас в вашу комнату, синьора, - сообщила она сухо, глядя мимо Марии, на качающиеся кисти черных шелковых занавесок.
Мария Мезарди: Открытая дверца кареты лучше любых слов говорила о том, что идти и правда некуда. Простор, угадывающийся даже в темноте, недвусмысленно указывал на то, что вилла отстоит от города. В ответ на вопрос, где она находится, служанка, не скрывая некоторого злорадства, ответила "на вилле синьора". Ответом на другой было насмешливое, что дойти до Неаполя, конечно, можно, но не скоро, не ночью, и не одинокой женщине. Слишком долгие сомнения завезли Марию довольно далеко... Ее быстро, не давая времени оглядываться, провели в небольшую комнату, хранившую следы присутствия людей, но и кричащую об отсутствии у себя хозяина или хозяйки. Никаких мелочей или беспорядка, одна тщательно выверенная небрежность. Служанка обращалась вежливо, но истинного уважения в ней не было, и уж тем более она не собиралась жертвовать сном ради очередной привезенной девицы, руководствуясь правилом: быстрее в порядок приведешь - быстрее освободишься. Впрочем, Мария была ей благодарна уже только за молчание, чем не могла похвастаться Фьяметта, а вновь надетое собственное платье прибавило даже некоторой уверенности. Ей обещали свободу завтра... Идти было некуда. Она больше не приблизится к дому семьи Мезарди, хотя и вряд ли бы они смогли не пустить ее на порог. Попросить защиты в церкви? В монастыре? Она подумает об этом завтра. Сейчас ей наверняка предстоит встреча с синьором, который не спешит. Может быть, он вообще не появится? Теперь время тянулось медленно. Марии показалось, что прошла уже целая вечность и никто сегодня не переступит больше порога этой комнаты. Синьора Мезарди, сидевшая в кресле и не отрывающая взгляда от узора на тяжелом балдахине, вдруг увидела, что рисунок на тяжелой ткани становится еще более причудливым, потом расплывается, теряется и на смену ему приходит нечто темное и неразборчивое... "Нет, спать нельзя", - она упрямо встряхнула головой, встала и подошла к окну, стараясь за чернотой южной ночи уловить очертания окружающего пейзажа.
Фабио ди Манторио: Камердинер помог ему переодеться – утомивший за день черный бархатный камзол был сброшен, на тонкую сорочку облачен халат, тяжелого пурпурного шелка, бросавший алые блики на смуглое лицо прокурора. Молчаливый слуга покинул хозяина, осведомившись, не желает ли он чего-нибудь еще. Синьор Позуолли кивком отпустил лакея, присел в кресло, рядом со столиком с кувшином вина и предусмотрительно наполненным кьянти бокалом, и, смакуя вино маленькими глотками, задумчиво уставился в темное окно. В соседней комнате ждала женщина. Он привез ее из борделя, как привозил десятки до нее и, вполне вероятно, привезет после. В любом ином случае Фабио не стал бы медлить, получив оплаченное, не задумываясь о том, что бродит в головке очередной милой игрушки на ночь. Мария была другой. Взять обычную власть над ее телом не составляло труда – оно имело цену, и цена эта осела в сундуках синьоры Кармагнолы, но что-то в ней – и он не мог понять, что – заставляло отнестись к ней иначе, бережнее, как к хрупкой статуэтке, разбить которую казалось изумленному собственными мыслями прокурору кощунственным. Барон ди Манторио удивленно пожал плечами, бормоча неразборчивые проклятия, адресованные своим причудам, и решительно оставив бокал, отправился в комнату, куда поместили девушку. Она стояла у окна и не услышала, как он вошел. Марию одели в ее платье – белое платье, столь естественное для нее, словно вторая кожа. Он вздрогнул, мучительно вспоминая что-то, что ускользало от его понимания, и провел руками по лицу, коснувшись холодными пальцами тупой иглы, сверлящей висок, позабыв о маске. - Ты долго ждала? – Фабио подошел к ней сзади, наклоняясь к темноволосой головке и требовательно обнимая за талию.
Мария Мезарди: - Да, долго, то есть нет, не ждала, то есть ждала, но не... Мария нахмурилась от того, что слова передают совсем не то, что ей хочется. В слове "ждать" было слишком много личного и даже интимного, разве оно может описать, что она чувствовала, находясь в этой комнате? - Я была вам так благодарна, что вы вытащили меня из того кошмара, а вы... вы просто сделали то, что и было вами задумано, - она потянулась вперед, чтобы ослабить объятие, отодвинуться, насколько было возможно, чтобы не ощущать мужского дыхания на своей шее.
Фабио ди Манторио: Искра сопротивления отдалась сверлящей болью в виске, и Фабио скрипнул зубами, рывком разворачивая хрупкую девушку к себе лицом. - А ты рассчитывала, что я делаю это бескорыстно? - низкий голос, обретший силу и глубину, расколол пространство комнаты на множество хрустящих осколков, - девочка, тебе еще повезло… Прокурор замолчал, уставившись в потемневшие от страха глаза Марии, кажущиеся огромными на бледном лице с броским искусственным румянцем, расплывшееся карминное пятно детского рта, нелепую россыпь мушек, и сморщился от охватившего его чувства брезгливости от лицезрения нелепой маски шлюхи на нежном лике мадонны. Он разжал руки и отступил назад, оглянувшись на приготовленный у пышной кровати с балдахином кувшин с водой и фарфоровый таз, смочил платок и вернулся к ней. - Возьми.
Мария Мезарди: - Повезло... - побелевшими губами еле слышно повторила Мария. В который раз за сегодняшний день ей говорят об удаче. Что ж, возможно, все и правда могло бы быть хуже, и после похищения, езды в грязной, наполненной ароматами трущоб карете и целого дня, проведенного в доме терпимости, ее ждала бы встреча с кем-нибудь гораздо хуже, чем этот синьор. Но никакой благодарности синьора Мезарди не испытывала и испытывать не могла. "Пресвятая дева Мария, пусть он только не касается меня", - взмолилась она про себя и радостно выдохнула, почувствовав, что объятия разжались. На лице синьора мелькнуло чувство то ли брезгливости, то ли отвращения, и причину их Мария поняла, увидев протянутый ей платок. Синьору не нравится ее лицо, старательно нарисованное той страшной женщиной? Мария не видела в этом ничего плохого. - Благодарю вас, не надо, - она сделала шаг назад, прислоняясь к стене, - я совсем не хочу, чтобы вы были довольны мной. Я ничего не хочу больше, чем разочаровать вас.
Фабио ди Манторио: - Почему? – изумленно спросил синьор ди Манторио, мрачнея оттого, что ему приходится тратить время на уговоры, преодоление смешного сопротивления - смешного, словно сопротивление тростинки урагану, смешного потому, что ему не составляло труда подхватить ее в на руки и отнести это хрупкое тело на кровать, и утолить короткое желание, пульсирующее в нем с нарастающей силой, но он не делал этого, нетерпеливо ожидая согласия, покорности… зачем? Фабио шагнул к ней ближе, прижимая ее к стене, касаясь едва выдающейся груди, прикрытой простым поношенным кружевом, давая почувствовать ей свое желание, и прошептал глухо, упираясь лбом в стену рядом с ее головой: - Я не понимаю тебя, девочка… - тяжелый, страстный шепот колыхал темный завиток у ее уха, - неужели любой иной исход лучше для тебя, чем покровительство богатого человека, который может дать тебе все в обмен на благосклонность? Неужели родственники, которые продали тебя, с радостью возьмут тебя обратно? Неужели жизнь в доме Кармагнолы, где тебя будут брать каждую ночь похотливые, жадные до удовольствий мужчины, терзая твою хрупкость и не замечая угасания, кажется тебе более привлекательной? Неужели смерть на улице от кинжала случайного головореза, прельстившегося на миг теплом твоего тела, краше обеспеченной жизни? Он коротко вдохнул, удивляясь собственному пылу, отстранился, взглянул в зеленые испуганные глаза, в которых плескалось отвращение и, удерживая одной ее голову, провел влажным платком по лицу, оставляя за ним дорожку сияющей кожи, освобожденной от нелепой, застывшей маски. - Не двигайся! – приказал он властно, предупреждая ее протесты.
Мария Мезарди: - Почему вы говорите, что мне приходится выбирать между домом синьоры Кармагнолы и вашим? Это вы придумали и вы хотите, чтобы я поверила в это... Мокрый платок стирал нарисованное лицо, а вместе с ним как будто и защитную маску, что скрывала от взгляда синьора ее настоящее лицо. Мария забилась в руках Позуолли, стараясь вырваться, но не в ее силах было справиться с впечатавшим ее в стену мужчиной. Слезы обиды, злости и беспомощности душили, прорывались наружу. Обещание обеспеченности и легкой жизни, которые и раньше не могли сломить упорного сопротивления синьоры Мезарди, были особенно бесполезны теперь, когда она была зажата между равнодушной стеной и недвусмысленным свидетельством мужского желания. Синьор мог дать ей многое, но не обещание, что отвращение пройдет и больше не появится. - Отчаявшемуся всегда есть куда придти за помощью и утешением. Если только... если только никто не помешает ему. Неужели вы отдадите меня обратно или выкините на улицу прямо здесь, в темноту и неизвестность? Только из злости и мести за то, что я не могу сделать того, что вы хотите?
Фабио ди Манторио: Нарисованная маска растворилась в воде с едва заметным ароматом розы, дорожках соленых слез, и юное лицо, с беспомощно дрожащими губами и мокрыми слипшимися ресницами обнажилось перед ним с откровенностью сияющей невинности. Привыкший по роду службы видеть слезы, притворные или искренние, вызванные желанием разжалобить или страхом смерти, он не шелохнулся бы при виде очередного появления женской слабости. Фабио ди Манторио нетерпеливо отшвырнул прочь платок, намереваясь прекратить эту нелепую драму, и вдруг замер, пораженный ярким, как вспышка света, воспоминанием. - Анна… - прохрипел он, не понимая, как не замечал раньше этого очевидного сходства тонких, словно тушью прорисованных черт, изящного наклона шеи, густых и мягких волос… Прокурор отступил, освобождая пленницу, и провел рукой по шелковой полумаске, пытаясь отогнать нелепое видение – лицо давно умершей жены, привидевшейся ему в нищей девочке, проданной родственниками в дом терпимости. Тяжелое молчание повисло в комнате, превращаясь во что-то вязкое и осязаемое. Наконец он пошевелился, неловким движением срывая с лица клочок черного шелка. На Марию взглянули темные, покрасневшие от невысказанной боли и усталости глаза. - Я тебя не трону. Если ты этого не хочешь.
Мария Мезарди: - Нет, пожалуйста, нет, - уже не говорила и даже не шептала, а только думала Мария, и смывание с лица белил казалось почти срыванием одежд. Вслух она ничего не произнесла, потому что даже за скрытым наполовину лицом синьора угадывалась уверенность решения, для которой остальное - лишь досадное недоразумение. Противостояние, где понятно, на чьей стороне окажется победа. Но отчаяние и отвращение, давно уже подошедшее к границе, знаменующей собой начало ненависти, не позволяли ей безвольно повиснуть в руках мужчины. Чем бы все не закончилось, синьору предстояло узнать, как сильно можно не желать. Чужое имя, произнесенное вслух, и освобождение, столь неожиданное, что удивление оказалось даже сильнее облегчения. Все изменилось, словно исполняя сюиту некто без всякой паузы перешел от жиги к адажио. - Спасибо, - прошептала Мария. Какое лицо она ожидала увидеть, когда синьор снимал маску? Вероятно, такое, чтобы ему соответствовало все самое злое, что может быть в человеке, поэтому отразившееся на нем страдание обескуражило и погасило и злость и неприязнь. - Спасибо, - повторила Мария. - Я не хочу этого, синьор. Не могло быть иначе... Силы - их столько понадобилось - покидали ее, и синьора Мезарди, которой сойти с места казалось невозможной затеей, опустилась на пол. - Вы назвали меня Анной? - неуместный вопрос, но это имя разделило все происходящее в комнате на "до" и "после", словно с ним явился человек из плоти и крови.
Фабио ди Манторио: Он пожал плечами, сделал шаг вперед и наклонился, рывком поднимая безвольное, обмякшее женское тело, приподнимая подбородок пальцами и пристально вглядываясь в бледное лицо со следами высыхающих слез. - Я не трону тебя! - с нажимом повторил он, но в низком сорванном голосе звучало удивление, - Анна?.. Неважно, мне показалось. Послушай меня, девочка. Ты останешься у меня. Завтра утром мы поговорим о том, что будет дальше. Темные зрачки на высеченном из камня лице прокурора остановились на метке на шее скрипачки, шершавом пятне на белой сияющей коже. Странная пелена спала с глаз. Девушка была выше ростом, чертам ее лица, тонким, аристократическим, не хватало той мягкости, что сияла в облике его жены, умершей восемнадцать лет назад. Синьор Позуолли отстранился, освобождаясь от наваждения. - Сядь, – он подвел ее к дивану, придерживая за плечи, - я прикажу горничной помочь тебе подготовиться ко сну. Если хочешь поесть, скажи ей. Спокойной ночи, Мария. Барон ди Манторио вышел из комнаты, бесшумно прикрыв дверь. Сонный лакей, прикорнувший в кресле, испуганно вскочил, протирая глаза, и вытянулся в струнку, таращась на хозяина с выражением угодливой готовности на круглом лице. - Разбуди Симону, - приказал он вполголоса, - пусть исполнит все, что пожелает синьора. Тяжело ступая, синьор Позуолли вернулся в свою спальню, сбросил халат и лег поверх одеяла, задумчиво рассматривая пляшущие на потолке тени от раскачивающихся за окном пиний и решая, как поступить с Марией. Возвращать ее в бордель он не собирался, но и отпускать не был намерен. Напомнившая ему Анну девочка была юна и неискушенна, притягательна своей невинностью, и в больную голову королевского прокурора закралась крамольная мысль, та самая, которую лелеяла в своих мечтах прагматичная синьора Кармагнола. Он оставит ее у себя, выкупив из Дома Масок. Дальнейшее вырисовывалось смутно, но принятое решение примирило его с вечерним разочарованием. Будут другие вечера. Фабио вздохнул и блаженно заворочался, почувствовав, что сверлящая в боль в виске затихает, отступая перед нежными объятиями Морфея, и начал засыпать, лишь когда лунный луч, лежащий тонкой серебристой полосой на паркете с причудливым узором, растворился, скрытый темным облаком. Вилла Пиния спала, погрузившись в чернильную темноту июньской ночи.
Мария Мезарди: Мария молча дала себя поднять и усадить на диван, столь же молча и рассеянно проводила взглядом покидающего комнату синьора. Ощущение опустошенности после близко прошедшей, но лишь слегка задевшей опасности, как ни странно, не мешало любопытству - почему он отступил? Она рада и счастлива, что так произошло, но почему? Какое правильное слово она подобрала? Или это был жест? Вошедшая служанка была явно недовольна. На вилле все пошло странно и, с ее точки зрения, неправильно. Раньше ей не приходилось раздевать ночью привозимых девиц, заботиться о них, изо всех сил тараща глаза, чтобы они не слипались. И что за глупости такие? Может, она порченая какая? Симона глянула на Марию подозрительно и даже до одежды дотронулась с осторожностью, словно та отравлена или заразная. Не хочет ли синьора чего-нибудь поесть? Вопрос, конечно, пришлось задать, хотя и сильно побеспокоиться, но, к счастью, синьоре было явно не до еды. Воды? Это не страшно, вода прямо в комнате, а налить в чашку - это не на кухню идти возиться. Платье, конечно, так себе, да и грязи на нем больше, чем бантиков, а кружево - такое только служанка себе на выходное платье и нашьет. И что за каприз было снимать то красное? Но сняли, это нацепили. Вот теперь и снимает его она, Симона. Мария наконец осталась одна. Она подошла к постели и неловко присела на ее уголок. Он обещал завтра поговорить. Что он ей скажет? Что ему ответить? Впрочем, что смысла думать о втором, когда не представляешь себе первого? Синьора Мезарди перекинула волосы через плечо, привычными движениями собрала их в косу, которая все равно за ночь расплетется, и не в силах уже противиться накатывающей усталости, склонилась на подушку. Постель, слишком широкая для нее одной. Нежность шелковых простыней пробудила воспоминания об объятиях прошлой ночи, когда и страстность и мужская настойчивость будили не страх, а ответное желание - видение было столь сильным, что она, чтобы можно было противиться ему, открыла глаза и заставила себя смотреть в черноту ночи нынешней до того мгновения, пока не сморил ее сон, лишенный всяких сновидений. Эпизод завершен
полная версия страницы