Форум » Отдыхаем » Век осьмнадцатый - отражение в будущем » Ответить
Век осьмнадцатый - отражение в будущем
Леон де Руасси: XVIII век, Италия, благородные (и не совсем) разбойники, знойные синьоры и синьорины - все, что можно найти в стихах, песнях, анекдотах веков последующих
Ответов - 19
Леон де Руасси: Лора Бочарова Романс инквизитора Прячу под кат - подальше от добропорядочных дев Золотистые гавани Ниццы, Где баркасы кидают сходни: Как тревожат меня ваши птицы И один молодой негодник! О, певец непристойных гимнов, Всех мужей портовых невеста! А тому, кто лишен флоринов, В твоем сердце не будет места. Как ты царственно был небрежен, Не умея прочесть ни строчки! Как ты был белокур и нежен В тихом омуте одиночки! Пр. Тра-лай-ла-ла - на-на, Ла-лай - на-на, Где ты, лет моих весна? А в порту цветет миндаль И ничего не жаль! Ты с трудом отвечал на вопросы, Ты блистал не умом, а телом, Я читал тебе на ночь доносы, От которых мы оба пьянели. О, фасады гранитных зданий, Где от страсти бледнеют лики! Где так сладостны в час признаний Молодых итальянцев крики! Пр. Окажись на свободе - ты бы Кончил жизнь под ногами пьяниц, А сегодня на ложе дыбы Ты мне даришь свой лучший танец! Ты воистину был свежее, Чем луна в подвенечном платье. Подставлял поцелуям шею, Умирая в моих объятьях. Пр. О, лимонные гавани Ниццы, Где уж мне не бывать сегодня! Где на воду ложатся птицы И один молодой негодник. Погреби его глубже, море, - Посмотри, он почти не дышит, - В одеянии цвета вишен, В одеянии цвета крови. А здесь можно послушать эту канцону. Кстати, музыкальная стилизация очень хороша.
Раниеро ди Фиори: Леон де Руасси *прищурился* Вот думаю, у Вас ли синьора пойдет искать утешения после ограбления?
Corvo: Немного Окуджавы (который к теме 18 века обращался довольно часто) Восемнадцатый век из античности В назиданье нам, грешным, извлек Культ любви, обаяние личности, Наслаждения сладкий урок. И различные высокопарности, Щегольства безупречный парад... Не ослабнуть бы от благодарности Перед ликом скуластых наяд! Но куда-то все кануло, сгинуло Под шершавой ладонью раба... Несчастливую карточку вынуло Наше время и наша судьба. И в лицо - что-то жесткое, резкое, Как по мягкому горлу ребром, Проклиная, досадуя, брезгуя Тем уже бесполезным добром. Палаши, извлеченные наголо, И без устали - свой своего... А глаза милосердного ангела?.. А напрасные крики его?.. * * * Вот какая-то лошадка бьёт копытами в песок, и какая-то карета застывает у дверей, и какой-то там красотки льётся чистый голосок... Отвези её, возница, на Луару поскорей! Отвези её, возница, на Луару поскорей! Там каштановые рощи, водопады и луна, и какой-то древний замок, по обличью - нежилой, и какие-то надежды, где утешится она. И какой-то рыцарь гордый и немного пожилой. Отвези её, возница, поскорее, а не то - жизнь промчится словно птица, неизвестно почему. Что ещё важней, чем это? Что ещё грустней, чем то? Ты вези её, возница, и не спрашивай, к кому! Пускай лошадка поспешит сквозь полночь наугад! А там пускай Господь решит, кто прав, кто виноват. кто прав, кто виноват. * * * Читаю мемуары разных лиц. Сопоставляю прошлого картины, Что удается мне не без труда. Из вороха распавшихся страниц Соорудить пытаюсь мир единый, А из тряпья одежки обветшалой - Блистательный ваш облик, господа. Из полусгнивших кружев паутины - Вдруг аромат антоновки лежалой, Какие-то деревни, города, А в них - разлуки, встречи, именины, Родная речь и свадеб поезда; Сражения, сомнения, проклятья, И кринолины, и крестьянок платья... Как медуница перед розой алой - Фигуры ваших женщин, господа... И не хватает мелочи, пожалуй, Чтоб слиться с этим миром навсегда.
Леон де Руасси: Раниеро ди Фиори *с видом самого искреннего смирения* Господь не простит меня, если я откажу в утешении страждущему. Или страждущей.
Орсина: Леон де Руасси Мы обсудим это с вами позже, наедине. Да, представляю, какое рекомендательное письмо вы дали обо мне синьору Винченцо?!
Леон де Руасси: Орсина Помилуйте, мадам, я же еще с Вами не познакомился!
Орсина: Леон де Руасси Вот и узнаете, кто я такая!
Франческа Мандзони: В камзоле восемнадцатого века Хотел бы я прогулки совершать, В чулках и в парике белее снега, При шпаге, что не надо обнажать. Хотел бы я быть дамским волокитой, Писать трувэли и дразнить Судьбу, В карете мчаться, окруженной свитой, С едва заметной складкою на лбу. Хотел бы я однажды на рассвете Соперника с досады заколоть, И с легкостью слова бросать на ветер, Но век иной? Назначил мне Господь.
Франческа Мандзони: И нежный голос, и напудренный парик, И эта мушка на лице из алебастра, И восхищения и страха полный крик, И увядающая на граните астра — Все вместе так меня волнует. Но тему я избрал иную… И нашу маленькую оду, Что прославляет эту моду, Я посвящаю декольте, Что так чарует тет а тет. Незащищенное стеною полотна, Я вижу Ваше учащенное дыханье, И Ваша грудь дрожит, как полная луна В пруду ночном отражена в своем сияньи. Она нежна, полна и гладка. Она открытая загадка… И нашу маленькую оду, Что прославляет эту моду, Я посвящаю декольте, Что так волнует тет а тет. Бессилен мрамор, он не может так пылать. Бессильно пламя, что не может быть прохладным, А розоватость холст не может передать, А эта мягкость и прозрачность так отрадна, А сдвинешь лиф па волосок И как восход горит сосок… И нашу маленькую оду, Что прославляет эту моду, Я посвящаю декольте, Что так прекрасно тет а тет.
Франческа Мандзони: Галантный век, летят кареты И хлестко щелкают бичи. Заряженные пистолеты, Огни трактирные в ночи. Из театра поздние прогулки И фонарей неровный свет, И стычка в темном переулке, И в трости спрятанный стилет. Напыщенность любезной маски, А в хрустале горит вино. Обворожительные глазки Маркизы юной в домино. И тело гибкое в постели Раскинулось, дрожа в огне. И холод утренней дуэли, И кровь на каменной стене. Какая изощренность вкуса, Какая тонкость бурных чувств. Остроты сыплются, как бусы На этом празднике искусств. Балы лукавого Версаля И краснота набрякших век. На что, на что вы променяли Галантный век, галантный век!
Франческа Мандзони: Камзолы, перья, треуголки, Пальба и доблесть в изобилии. На белом королевском шелке Цветут три золотые лилии. Победы, взоры юных граций, Балы, мелодии старинные, Остроты вместо сатисфакций, Измены легкие, невинные… Галантный век авантюристов, Картежных баловней и гениев, Свихнувшихся идеалистов С непревзойденным самомнением… Галантный век карет дорожных, Детей внебрачного рождения… Век шпаг придворных в тесных ножнах — Тебе сегодня предпочтение!
Франческа Мандзони: Огни взлетают фейерверками, Дробятся гранями каналов, Блестит магическое зеркало Венецианских карнавалов. Под масками глаза игривые, И в шорохе плащей и платьев Развязные и похотливые Прикосновенья и пожатья. В толпе, в движеньях хаотических Стужу желанье крови в теле: Я вышел в этот мир мистический Для грабежа и для дуэли. Презренье щеголю надменному И оскорбления витийства, А шпага тонкая, бесценная Всегда готова для убийства. Сталь зазвенит струной пророчащей, Застынет в смертном поцелуе, И потекут волной клокочущей Из горла розовые струи. В крови испачканное золото Я брошу в грязные трактиры, Где смрад, где зеркало расколото, Где смяты юбки и мундиры. И золото легко растратится, И заключат меня в объятья Венецианские развратницы В открытых драгоценных платьях. И во дворцах аристократии Красавице из рода дожей Я буду клясться на распятии И прижиматься к нежной коже, Той коже что на сгибах детская, А плечи мраморны и гладки, А в складках розовая, дерзкая, Открытая в истоме сладкой. И изменю ей тем же вечером С молоденькою куртизанкой, Прикрывшей груди сальным веером, И на губе укуса ранкой.
гость: Только не убивайте сразу. Я подозреваю, что нарушаю правила, но не могу удержаться Первая брачная ночь по-итальянски
Франческа Мандзони: гость Потрясающе! Я по итальянски совсем никак, но слово "Неаполь" все же расслышала. Кто эти счастливцы?!
Винченцо дель Боско: Франческа Мандзони По-моему "счастливцы" сынок нашего Карла Фердинанд и его жена Мария Каролина. Колоритная, кстати, историческая пара с интересной судьбой.
Александр Гостели:
Орсина: Не знала, куда бы это приткнуть. Вчера мне дали почитать эту дивную зарисовку, не могу ее не показать вам, синьоры и синьоры! ТУАЛЕТНАЯ ВОДА В эпоху ботокса, пирсинга на теле и неудачных пластических операций очень хочется думать, что были и другие времена, гораздо романтичней. Мечтать не вредно. Только явившись ко двору, я понял, до чего воняют богатые. На самом деле даже больше, чем бедные: в деревне гораздо меньше предлогов, чтобы не мыться. Здесь же принятие ванны означает нарушение нормальной жизни: воду нужно нагреть, потом натаскать в комнату, принести губки, щетки, духи, полотенца и прочие снаряды, им же несть числа, не говоря уже о самой ванне — чугунной, тяжелой, — которую нужно достать из хранилища, очистить от ржавчины, а потом лакеи должны втащить ее наверх по бесконечным лестничным пролетам в будуар мадам. Она в дезабилье, ждет. На ней сак из розового люстрина с ленточками кораллового оттенка, столь популярного в этом сезоне, модницы называют его soupir ètouffè. Корсеты под саком серы от пота, расплывшегося кольцами, одно кольцо за другим, словно распиленный ствол очень старого дерева. Но мадам богата; у нее в хозяйстве столько белья, что служанки стирают его только раз в год, на плоских черных камнях laveraie, у Сены. Нынче сентябрь, и комната для белья заполнена лишь наполовину; но все равно мускусный запах интимных принадлежностей мадам разносится по ступенькам, в коридор, в утреннюю комнату, где даже четыре вазы срезанных цветов и подвесной помандер не в силах заглушить этой вони. Однако мадам — признанная красавица. Мне рассказывали, что мужчины посвящали сонеты ее глазам, поражающим своей красотой. Чего, однако, никак не скажешь о ее гнилых зубах или о бровях, которые по моде сбриты и заменены фальшивыми, из мышиных шкурок, приклеенных рыбьим клеем посреди лба. К счастью, запах рыбьего клея не так силен по сравнению с другими и не докучает мадам. Да и с какой стати? Монсиньор использует те же косметические средства, а он принадлежит к числу самых больших модников при дворе. Так считает сам король (его величество, скажем прямо, тоже не розами пахнет). В ожидании, пока в ванну нальют воды, мадам с некоторым беспокойством разглядывает себя в висящее тут же в будуаре позолоченное зеркало. Она уже не так молода — ей двадцать два года; и в последнем сезоне, как она заметила, поклонников у нее поубавилось. Монсиньор де Рошфор, который у нее в фаворе, совсем пропал, и это ее весьма расстроило; что еще хуже, по слухам, его в последнее время дважды видели с Фиалкой, оперной танцовщицей с Пигаль. Мадам разглядывает в зеркало блекнущую кожу. Ее беспокоит это увядание, и она задумывается, что может быть ему причиной. Возможно, избыток балов, любовное разочарование; кроме того, прекрасно известно, что вода коже страшно вредна. Она осторожно наносит на щеку с ямочкой еще чуть-чуть свинцовых белил. Теперь пудреница; мадам вытряхивает порошок на houppe из гусиного пуха, припудривает лицо и ложбинку меж грудями. Может быть, чуточку румян — но совсем чуточку, иначе скажут, что она отчаянно пытается вернуть уходящую молодость. И пару мушек. Она берет кончиком пальца la Galante и — почему бы нет? — la Romance и приклеивает их тем же рыбьим клеем, на котором держатся брови из мышиных шкурок. Сойдет. Конечно, не идеал. Мадам слишком хорошо видит тонкие морщинки меж бровей и шелушащееся красное пятно на груди под пудрой. Слава богу, думает она, что существует косметика — а также колье из рубинов, которое она собирается надеть на сегодняшний бал и которое очень хорошо закроет пятно стригущего лишая. — Жанетта! — Мадам начинает терять терпение. — Где горячая вода? Жанетта объясняет, что воду греет на кухне Мари, и обещает, что вода скоро будет. Жанетта принесла Сапфира, собачку мадам, надеясь, что он послужит развлечением, но мадам уже сердится. Она спрашивает, где платье. Его почистили? Отгладили? Готово ли оно к сегодняшнему балу? Жанетта уверяет, что да. — Так неси, неси его, дура, — сердится мадам, и через пять минут это произведение искусства вносят. Чтобы протащить его в дверь, нужны две камеристки, потому что оно тяжелое даже без плетеных обручей кринолина, на которые мадам его наденет. Юбка из малиновой парчи сплошь покрыта золотым шитьем, и мадам натянет ее на огромный обруч поверх нижней юбки цвета темного золота. Юбка будет качаться вокруг бедер, мадам будет танцевать, колеблясь с изяществом восточной куртизанки, и все ее воздыхатели — особенно монсиньор де Рошфор — только ахнут, глядя на нее с вожделением и восторгом. Но одежда тяжела, ведь на нее пошло полных четыре ливра золотой нити, а обувь мадам — котурны на венецианский манер, для красоты, а не для удобства, на платформах, возносящих мадам, женщину среднего роста, на высоту почти королевского величия. Оттого юбка сделана длинней, а внутри левой половины кринолина спрятано хитроумное приспособление вроде табурета, на которое мадам может при случае присесть, если ноги устанут от туфель. И еще я знаю (потому что человеку в моем скромном положении многое открыто), что приспособление это играет двойную роль. В нем, на шарнирах, чтобы можно было убрать внутрь кринолина или, наоборот, выдвинуть, когда надо, прячется горшок, избавляя мадам от необходимости неловко присаживаться в кустиках (или, что еще хуже, мочиться в скатанные чулки). Так что она может танцевать ночь напролет с многочисленными поклонниками, ни о чем не беспокоясь. — Жанетта, ванну! Бедная Жанетта выбивается из сил: для ванны нужно сорок или пятьдесят ведер воды, а мадам любит, чтобы ванна была полна до краев. Но другие камеристки тоже заняты: одна бежит за коллекцией вееров, чтобы мадам выбрала подходящий к сегодняшнему балу, а три другие трудятся над куафюрой. Как все поистине элегантные модницы, мадам брита наголо. Взамен на ней будет парик величественных пропорций и поистине оригинальной формы. Она не наденет какой-нибудь провинциальный Chien Couchè или вышедший из моды Venus; ее головной убор, украшенный перьями и набитый конским волосом, — полных три фута высотой. Серая пудра будет завершающим элегантным штрихом; однако, хоть парик сильно надушен мускусом и розовым маслом, он все равно явственно пахнет мышами. Правда, я думаю, что мадам этого не заметит. Соединенная вонь заношенного белья, застарелого пота, рыбьего клея и содержимого горшка, спрятанного в кринолине, и без того бьет в нос. Мадам, гневаясь на неповоротливую Жанетту, все ждет ванны. Сапфир тоже теряет терпение: он тявкает и рычит на горничных, когда они занимаются своим делом — помогают мадам выбрать веер. У нее большая коллекция вееров: из слоновой кости, перьев, искусно раскрашенной куриной кожи. Эти воняют особенно омерзительно — из гардероба, в котором они хранятся, разит, как из курятника. Мадам, кажется, не замечает запаха; по моему совету она выбирает ало-золотой веер под цвет платья и начинает грезить о billets-doux, которые получит на балу. Быть может, юный монсиньор де Рошфор принесет ей записку в букетике или салфетке; в последнее время он столь ветрен, дарит своим вниманием то одну даму, то другую, но сегодня вечером мадам уверена, что затмит всех. — Жанетта, воду! Какая докука, но делать нечего. Раз в полгода — не такой уж большой труд, и, кроме того, через несколько часов начнут наносить визиты молодые люди, и мадам должна встретить их во всеоружии. Она разглядывает свои ноги. Волдыри с последнего опаливания почти сошли, волоски хоть и темные, но их немного. Мадам выдергивает их пинцетом: очень возможно, что монсиньор де Рошфор предложит ей прогулку по саду, а все знают, что дама не должна даже думать о галантном приключении, если у нее волосатые ноги. — Мадам? Ванна. Бедная Жанетта вся взмокла. Она больше сорока минут таскала наверх ведра с водой. Вода еще теплая, хотя уже не горячая, и я успел надушить ее стефанотисом и шипром. У нас двоих уходит некоторое время на то, чтобы обездвижить Сапфира, который лает, вырывается и пытается кусаться; но вот он уже погружен в тепловатую воду, и Жанетта может приступить к нему со щеткой. Мадам тем временем наносит завершающие штрихи и сидит перед зеркалом, завороженная своей красотой. Несомненно, на этот раз монсиньор де Рошфор будет очарован. За спиной у мадам мы с Жанеттой боремся с Сапфиром, пытаясь завернуть его в полотенце. Чуть фиалковой эссенции — но это, кажется, не заглушает, а усиливает вонь мокрой псины. Все равно, думаю я, отряхиваясь, мне выпала большая честь — служить такой красивой, модной даме. Я прекрасно знаю, что моя чувствительность граничит с уродством: моя способность ощущать запахи чудовищна, и в сочетании с моим деревенским воспитанием это означает, что придворные дамы (и господа) мне не нравятся, сколь бы я ни желал обратного. Если будет на то Господня воля, когда-нибудь я научусь находить их привлекательными. А пока что я должен выполнять свои обязанности. Я парфюмер мадам: ваш покорный слуга, монсиньор де Шанель. Джоанн Харрис. Чай с птицами
Винченцо дель Боско: Орсина Синьора, браво. Прелестный отрывок
Патриция Даниэлла: Не знаю, любите ли вы Феллини, как его люблю я, но вот это должно многих вдохновить!
полная версия страницы